– Да, но вы, господин Бийо, вы же не аббат, вы земледелец, agricola, как говорит Вергилий. О fortunatos nimium9.
– И что же, по-твоему, земледелец, у которого имеются 60 арпанов земли под солнцем и тысяча-другая луидоров в тени, хуже долгополого? Отвечай немедленно, скверный служка!
– Мне всегда говорили, что быть аббатом – это самое лучшее, что есть на свете; правда, – добавил Питу, улыбнувшись самым пленительным образом, – я не всегда слушал то, что мне говорили.
– Ну и молодец, что поступал так, экий ты чудак! Видишь, я тоже могу говорить стихами, коли захочу. Мне сдается, из тебя может выйти кое-что получше, чем аббат, и тебе крупно повезло, что ты не станешь заниматься этим ремеслом, особенно по нынешним временам. Знаешь, я фермер, я разбираюсь в погоде, а нынче погода для аббатов скверная.
– Неужели? – спросил Питу.
– Да, скоро грянет гром, – отвечал фермер. – Ты уж мне поверь. Малый ты честный, образованный…
Питу поклонился, очень гордый тем, что впервые в жизни заслужил титул образованного.
– Значит, ты можешь зарабатывать на жизнь, и не став аббатом.
Мадмуазель Бийо, вынимая из корзины цыплят и голубей, с интересом прислушивалась к беседе Питу с ее отцом.
– Зарабатывать на жизнь – но это, должно быть, очень трудно, – сказал Питу.
– Что ты умеешь делать?
– Я-то? Я умею ловить птиц на ветку, намазанную клеем, и расставлять силки. Еще я неплохо Подражаю пению птиц, правда, мадмуазель Катрин?
– О, еще как правда, он распевает, точно зяблик.
– Да, но все это не профессия, – сказал папаша Бийо.
– А я о чем говорю, черт подери?
– Ты ругаешься, это уже недурно.
– Как, неужели я выругался? – воскликнул Питу. – Простите меня великодушно, господин Бийо.
– О, ничего страшного, со мной это тоже случается, – отвечал фермер. – Эй, дьявол тебя задери, будешь ты стоять спокойно! – крикнул он своему коню, – этих чертовых першеронов хлебом не корми, только дай погарцевать да поржать. Но вернемся к тебе, – продолжал он, вновь обращаясь к Питу, – скажи, ты ленив?
– Не знаю; я занимался только латынью и греческим, и…
– И что?
– Честно говоря, я знаю их довольно скверно.
– Тем лучше, – сказал Бийо, – это доказывает, что ты не так глуп, как я думал.
Питу раскрыл глаза так широко, что они едва не выскочили из орбит: первый раз в жизни он слышал такие речи, решительно противоположные всему, что ему доводилось слышать прежде.
– Я тебя спрашиваю про другую лень; скажи, боишься ли ты усталости?
– О, усталость, это другое дело; нет, я могу пройти хоть десять миль и вовсе не устать!
– Ладно, это уже кое-что, – отвечал Бийо, – если ты похудеешь еще на несколько ливров, то сможешь стать рассыльным.
– Похудею? – сказал Питу, взглянув на свои длинные костлявые руки и длинные ноги, похожие на жерди. – Сдается мне, господин Бийо, что я и так уже достаточно худ.
– По правде говоря, – сказал фермер, покатившись со смеху, – ты настоящий клад.
Питу впервые слышал столь высокую оценку своей скромной персоны. Чем дольше он говорил с папашей Бийо, тем сильнее удивлялся.
– Послушай, ты никак не возьмешь в толк, про какую лень я говорю, – сказал фермер. – Я спрашиваю, ленишься ли ты, когда тебе задают работу?
– Не знаю; я ведь никогда не трудился. Катрин рассмеялась, но папаша Бийо на этот раз остался серьезен.
– Подлые священники! – воскликнул он, погрозив могучим кулаком в сторону города. – Вот плоды их воспитания – никчемные бездельники. Какую пользу, спрашиваю я вас, может принести своим братьям вот этот малый?
– О, очень небольшую, я это прекрасно понимаю, – отвечал Питу. – К счастью, у меня нет братьев.
– Под братьями, – возразил Бийо, – я разумею всех людей на земле. Или, может быть, ты хочешь сказать, что люди друг другу не братья?
– Нет, конечно, не хочу; да об этом и в Евангелии говорится.
– Все люди братья и равны меж собой, – продолжал фермер.
– Э нет, это дело другое, – сказал Питу, – если бы мы с аббатом Фортье были равны, он не стал бы так часто охаживать меня плеткой и линейкой, а если бы мы были равны с моей теткой, она не выгнала бы меня из дому.
– А я тебе говорю, что все люди равны, – настаивал фермер, – и скоро мы докажем это тиранам.
– Tyrannis! – воскликнул Питу.
– А покамест, чтобы доказать это, я беру тебя к себе.
– Вы берете меня к себе, дорогой господин Бийо; вы, должно быть, хотите посмеяться, если говорите такое?
– Вовсе нет. Послушай, сколько тебе нужно, чтобы не умереть с голоду?
– Ну, примерно три ливра хлеба в день.
– А кроме хлеба?
– Немного масла и сыра.
– Отлично, – сказал фермер, – я вижу, прокормить тебя не трудно. Вот мы тебя и прокормим.
– Господин Питу, – вмещалась Катрин, – разве вы больше ничего не хотели узнать у моего отца?
– Я, мадмуазель? Ах, Боже мой, нет.
– В таком случае зачем же вы сюда пришли?
– Затем, что сюда шли вы.
– Ах вот как? Очень мило с вашей стороны, но я не слишком доверяю комплиментам. Вы пришли, господин Питу, чтобы справиться у моего отца о вашем покровителе.
– Ах, да, правда, – сказал Питу. – Подумать только, я про это совсем забыл.
– Ты хотел узнать что-то о достойнейшем господине Жильбере? – спросил фермер, причем в голосе его зазвучало беспредельное почтение.
– Именно так, – отвечал Питу, – но теперь мне это без надобности; раз господин Бийо берет меня к себе, я могу спокойно дождаться возвращения господина Жильбера из Америки.
– В таком случае, мой друг, долго тебе ждать не придется, ибо он уже вернулся.
–Неужели? – воскликнул Питу. – Когда же это?
– Точно не знаю; но неделю назад он был в Гавре, потому что сегодня утром я получил в Виллер-Котре пакет, который он отправил мне по приезде; вот, глядите.
– А почему вы знаете, отец, что пакет от него?
– Черт подери! Потому, что в пакете лежит письмо.
– Простите, отец, – улыбнулась Катрин, – но я думала, что вы не умеете читать. Вы ведь везде хвастаете, что не знаете грамоте.
– Что да, то да, хвастаю! Я желаю, чтобы обо мне могли сказать: «Папаша Бийо никому ничего не должен, даже школьному учителю; он сам составил свое состояние». Вот чего я желаю. Так что письмо прочел не я, а сержант жандармерии, которого я встретил на обратном пути.
– И что там говорится, отец? Господин Жильбер по-прежнему доволен нами?
– Суди сама.
И фермер, вытащив из кожаной папки письмо, подал его дочери.
Катрин прочла:
«Дорогой мой господин Бийо!
Я возвратился из Америки, где видел народ, более богатый, великий и счастливый, чем наш. Все дело в том, что он свободен, а мы нет. Но и мы также движемся к новой эре, и каждый должен трудиться, дабы приблизить день, когда над нашей землей воссияет свет. Я знаю ваши убеждения, дорогой господин Бийо, знаю, как уважают вас соседи-фермеры и все работники и земледельцы, которыми вы командуете не по-королевски, а по-отечески. Внушайте им принципы самоотвержения и братской любви, которые вы, как я мог убедиться, исповедуете сами. Философия всеобъемлюща, все люди должны узреть при свете ее факела свои права и обязанности. Посылаю вам книжечку, где исчислены все эти обязанности и права. Ее автор – я, хотя мое имя не выставлено на обложке. Распространяйте содержащиеся в ней идеи – идеи всеобщего равенства; устройте так, чтобы долгими зимними вечерами кто-нибудь читал ее вслух вашим работникам. Чтение – пища для ума, как хлеб – пища для тела.
Скоро я навещу вас и расскажу о новом способе аренды, распространенном в Америке. Он состоит в том, чтобы делить урожай между фермером и землевладельцем. По моему мнению, такой способ близок к обычаям первобытных времен, а главное, угоден Богу.
С братским приветом Оноре Жильбер, гражданин Филадельфии».