Пендлбери здраво смотрит на археологию, как на вспомогательную историческую дисциплину, а не как на самоцель, что нередко бывает у буржуазных ученых, видящих конечную цель исследования в вещеведении и коллекционировании фактов и отрывающих археологию от истории. В то же время, будучи далеким от подлинного научного метода — метода диалектического и исторического материализма, он не в состоянии воспользоваться теми возможностями, которые предоставляет археология в совокупности с близкими ей дисциплинами ученым, вооруженным марксистско-ленинским мировоззрением, превращающим археологию именно в точную науку. Отсюда скептицизм Пендлбери по отношению к археологии, отсюда ограниченность выводов, которые он в состоянии сделать, отсюда порочность и неприемлемость некоторых определений, отсюда, наконец, и ряд ошибок. О важнейших из них [10] необходимо предупредить читателя, потому что Пендлбери в большей или меньшей степени свойственны пороки, присущие всей современной буржуазной историографии.
При объяснении причин тех или иных изменений как в области общественных отношений, так и в области идеологии, Пендлбери стремится обойти социальные факторы. Так, разрыв между средним и поздним бронзовым веком на Крите он объясняет землетрясением. В разделе, посвященном вопросу о «падении могущества минойцев», автор, отрицая возможность гибели критского общества вследствие одних только стихийных бедствий, как это предполагают другие буржуазные специалисты, пытается объяснить это событие политическими причинами, причем высказывает два предположения. Согласно первому, в конце позднеминойского II периода Крит подпал под власть материковой Греции, что доказывается распространением так называемого «дворцового стиля». Критские города были разрушены в результате «национального» восстания против иноземных «наместников». Согласно другому предположению, по мнению Пендлбери, более вероятному, причина катастрофы, постигшей остров, заключалась в недовольстве материковой Греции критским господством и захватом торговых путей Критом, что в конце концов привело к войне, закончившейся поражением островитян. Таким образом, автор объясняет очень сложные исторические процессы чисто внешними причинами.
Не приходится отрицать большого значения искусства Крита в развитии искусства средиземноморских народов, и в особенности Греции; однако, Пендлбери склонен значительно преувеличивать это значение в ущерб искусству других стран и народов. Конечно, знаменитая фигура прыгуна, сделанная из слоновой кости, превосходна и может быть причислена к лучшим произведениям мелкой пластики древности, но все же это не «высшее достижение в области миниатюрной скульптуры древнего мира, включая даже Египет» (стр. 236). Также преувеличивается влияние искусства Крита на искусство Египта. Искусство времени Телль-Эль-Амарны самобытно и объяснять его исключительно воздействием критских мастеров, приглашенных ко двору фараона и произведших там «революцию», нельзя. Реалистические тенденции, наблюдаемые в египетской скульптуре и живописи этого периода, имеют глубокие местные корни.
Пендлбери чрезмерно выпячивает роль британских ученых в историческом и географическом изучении Крита. О работах представителей науки других стран почти ничего не говорится. О причинах повышенного интереса англичан к Криту Пендлбери, естественно, умалчивает, хотя, конечно, этот «секрет полишинеля» легко разгадать, ибо «владычицу морей», претендующую на господство в Средиземноморье, Крит [11] притягивает прежде всего в качестве важного стратегического пункта.
Для правильной оценки книги Пендлбери необходимо более подробно остановиться на одном из основных ее пороков. Речь идет о предлагаемом автором определении общественного строя древнего Крита. Безоговорочно следуя схеме истории древнего Средиземноморья, созданной «властителем дум» буржуазных историков Эд. Майером, он находит во всей истории Греции, предшествующей VII в. до н. э., в частности и на древнем Крите, феодальные отношения. Поэтому он говорит о «замках феодалов-разбойников на неприступных скалах Карфи, Кавуси, Врокастро и ущелья Закроса» (стр. 42-43) или о «феодальных замках», а на одном из персонажей, представленных на раскрашенных рельефах Кносского дворца, он устанавливает даже «минойский рыцарский знак отличия» (стр. 214). В советской историографии имели место в прошлом ожесточенные опоры по вопросу о характеристике производственных отношений общества Крита так называемой минойской эпохи. Одни, как, например, погибший при блокаде Ленинграда Б. Л. Богаевский, утверждали, что минойский Крит представлял собой определенный этап развития позднего родового общества. Другие советские историки древнего мира — В. С. Сергеев, С. П. Толстов — усматривали в минойском обществе одну из разновидностей древневосточного рабовладельческого общества.[4] К сожалению, они не пытались уточнить соответствующую ей стадию развития рабовладельческого общества древнего Востока.
4
См.: В Академии Наук СССР. Дискуссия об Эгейской культуре, Вестник древней истории, 1940, № 2, стр. 204-218.