Это было невинное глупенькое сочинение на пол тетрадного листа в клетку, выстроенное забавно и хаотично, нашпигованное – куда ж без этого – общими местами. В одном только имени Кристы я сделала две орфографические ошибки, не говоря уж о ее фамилии. Я описывала школу, в которую ходила Криста (ту же, куда ходила моя мать), и упоминала, что у Кристы аллергия на персики (как у меня). Текст этот – нагромождение выдумок, которые сейчас вызывают у меня чувство стыда, но одновременно и нежность к девочке, которой я была когда-то и которую понимаю и теперь.
Имма поставила мне четверку с плюсом. На нижних полях моего сочинения, озаглавленного к тому же «Жизнь Кристы Маколифф из Барселоны» (то есть с самого начала предполагалось, что Кристы было две), она написала замечание со звездочкой: «Нужно было отталкиваться от реальности, использовать конкретные даты и события, произошедшие на самом деле».
Это замечание меня встревожило.
Дома, с гордостью продемонстрировав матери сочинение, я увидела тревогу и в ее глазах. Я поняла, что уже не впервые она получает такого рода замечание, что ей уже приходилось вести беседы о том, отличаю ли я правду от вымысла. В тот день состоялась вторая после памятного звонка учительницы и последняя наша с матерью попытка поговорить о том, что принято называть правдой, причем не в философском значении (что есть истина?), а в практическом: речь шла о соответствии описания тому, что произошло в реальности. Начала она мягко и тактично:
– Ты ведь понимаешь, что эти истории – неправда? Другие-то могут и не понять.
– Что это значит – что у меня есть «задатки» писательницы? – спросила я, чтобы отвлечь мать и заодно напрашиваясь на похвалу.
– Вот это самое. Что у тебя живое воображение.
– Это же хорошо?
– Не обязательно. Конечно, воображение – дело хорошее, но, если его слишком много, это не делает тебя ни счастливее, ни умнее. Учительница дала вам задание – написать о реальном человеке, понимаешь? О ком-нибудь вроде Наполеона, или там Ганди, или… ну не знаю, или Марии Кюри, которая открыла радий.
Я молчала.
– Ты же помнишь Марию Кюри, правда? Она открыла радий, мужа ее звали Пьер Кюри. Мы про нее читали в Музее естествознания.
– Да. Но Криста реальный человек.
Она пропустила мои слова мимо ушей и продолжала:
– Пообещай мне, – сказала она очень серьезно, – что постараешься отличать реальность от вымысла. Я понимаю, что тебе это трудно, но одно – это одно, а другое – это другое.
Я обалдело смотрела, как она режет морковь для поджарки, и не могла ответить ей так, как хотела бы, потому что пока не нашла слов. Я не могла рассказать ей о своем открытии: что, когда пишешь, попадаешь в другое место, где даже сила тяготения работает иначе, как в космосе. Я знала, что Криста Маколифф мертва, но в каждую годовщину ее гибели, когда тот день повторялся вновь, я понимала, что где-то еще, не только в памяти, а, к примеру, в моем старом школьном сочинении, Криста Маколифф жива.
Но одно – это одно, а другое – это другое, так что я ничего не сказала.
– Я не хочу… чтоб ты сердилась, – испуганно прошептала я.
Это была одна из главных моих тревог: что я неудобная, что усложняю жизнь другим, особенно матери.
– Речь же не об этом.
Я взялась помочь ей резать лук, аккуратно и очень мелко, мать дала мне свои темные очки, чтобы я не плакала, но я расплакалась все равно, и одновременно на меня напал глуповатый хохот. Забавная вещь эти луковые слезы: такое странное эмоциональное состояние, когда не можешь не плакать, но при этом ничего не чувствуешь, разве что краснеют и чешутся глаза. Я расхохоталась без причины, и мать последовала моему примеру.
– Не говори больше такого, чтоб мне не звонили твои учителя… Обещаешь?
Я кивнула.
– Ты просто следи за собой. Если у тебя спросят о чем-то реальном, ну там, как называются притоки Эбро, не начинай про «Землю до начала времен»[16].
Она не повторила свою присказку – «одно – это одно, а другое – это другое», но тень ее все детство нависала надо мной, безошибочно сигнализируя обо всех моих промахах, пока я постепенно не выкорчевала свои фантазии и не научилась держаться законов реальности, в которых мертвые мертвы, а фильмы не имеют никакого отношения к настоящей жизни. И в которых финал изменить нельзя.
Она еще немного похихикала, не рассказывая мне, что ее развеселило; я почувствовала себя счастливой оттого, что стала причиной этого момента легкости. Она зажгла конфорку и попросила меня затянуть ей фартук потуже, а затем я вышла из кухни, держа в руке сочинение, которое и по сей день храню как одно из свидетельств того неясного периода, который, быть может, не закончился и по сей день: кто знает, может, то, что я пишу сейчас, тоже родом из той звездочки, нарисованной зелеными чернилами на листе с моим сочинением.
16