Мой отец пропустил замечание об анчоусах мимо ушей, уселся к нам за стол и посмотрел на завернутый в бумагу подарок, на который ему указал дядя Карлос.
– Это что? – спросил он дядю, которого все всю жизнь звали Чарли, и разорвал упаковку в оленях и рождественских венках. Оттуда показался фотоальбом в серой льняной обложке с надписью «Family album»[6]. Мой отец раскрыл альбом наугад – и я увидела ту фотографию. Самую обыкновенную: молодая пара, улыбаясь, смотрит в камеру, а на коленях у женщины сидит девочка в синем комбинезоне с куском хлеба в руках. Девочке на вид не больше года, от силы полтора. Мы с отцом глядели на фотографию. Хоть мать на ней и улыбалась, выражение лица у нее было напряженное, неспокойное.
Рассмотрев всю фотографию – поначалу я увидела только эти три фигуры, – я обнаружила, что на другом конце стола сидят мои дядя с тетей. На клетчатой скатерти – кувшин красного вина и несколько тарелок с остатками ребрышек и соуса алиоли. Мы с отцом молчали. Я не сразу осмыслила находку – не потому, что не знала, из какой она эпохи или что на ней происходит: это был самый обыкновенный семейный снимок, – а потому, что никогда до тех пор не видела фотографии, на которой мы с родителями были бы все втроем. Я никогда не видела фотографий своей семьи и просто-напросто забыла, что у меня тоже есть семья.
Еще несколько секунд мы смотрели на снимок – отец долго держал только что купленный желтковый туррон, но потом все-таки медленно положил его на стол, а Клара тем временем выносила из кухни идеально сервированные анчоусы, креветки, несладкую выпечку, финики с беконом (хоть никто сейчас и не ест фиников с беконом). Мы с отцом застыли в забытьи, разглядывая детали фотографии. Я подумала, что он, должно быть, как и я, забыл этот момент, забыл, что у него вообще была раньше другая жена, и теперь пытался отнести ту давнюю жену и дочь к какому-то моменту во времени, но к какому же, если датировать эту археологическую находку невозможно?
Наконец отец разрушил чары, вздохнув, и в этом вздохе послышалось раздражение. Возможно, все эти годы он пытался убедить себя, что я каким-то образом самозародилась в мире. Он не помнил или хотел бы забыть, что когда-то у него была девушка, он встречался с ней всю юность, а потом женился на ней 12 июня 1981 года, а потом эта девушка забеременела и родила его первую дочь, присутствующую здесь и вместе с ним застывшую над фотоальбомом.
Но память – лишь фокус. То, чего мы не видим, не существует, и уж тем более не существует то, чего мы видеть не хотим, так что не будет преувеличением сказать, что именно страху обязано своим существованием слепое пятно в человеческом глазу, участок сетчатки, нечувствительный к свету. Так вот, первая дочь родилась, когда он был еще слишком молод и не понимал, чего хочет от жизни, – если допустить, что потом он все-таки это понял. Так что рождение первой дочери застало его врасплох, еще до того, как он успел стать самим собой, какой он есть сейчас, и завести новую семью – жену Клару и мою сестру с ее наушниками, – свою официальную семью.
Если пойти дальше, можно сказать, что существование первой дочери всегда ставило его в тупик. И, по правде говоря, хоть это, вероятно, прозвучит рискованно и тенденциозно, можно было бы утверждать, что его дочери, которая сейчас рассказывает эту историю, просто-напросто не существует.
Тут пришло время аперитива. Клара наконец унесла туррон на кухню и положила к десертам, а мой отец сказал, не сводя глаз с фотографии:
– Забавно… Чарли, а что стало с этими часами?
Тут я впервые обратила внимание на золотые часы у моего отца на запястье. Во всем есть множество слоев информации, и до некоторых мы так никогда и не доходим, а другие открываются нам постепенно. Я посмотрела на отца, не зная, что именно ему показалось забавным, часы или семейное фото.
Дядя подошел, присмотрелся и спросил:
– Это не те, что ты отдал папе?
– Да? Я потерял их из виду давным-давно… А хорошие были часы. Терпеть не могу терять такие вещи.