– Ох, боже мой, – начала мать, – кому же выпадет платить в этом году?
Каждый год в День волхвов она произносит эту фразу, чтобы добавить семейному сборищу эмоций; она всегда держалась за традиции, на все праздники неукоснительно соблюдала ритуалы. Казалось, это дает ей ощущение принадлежности к чему-то большему, а может, контроля.
Фигурка короля, спрятанная внутри роскона, всегда доставалась моей бабушке, матери моей матери, будто та владела каким-то секретом. Затем бабушка увенчивала голову картонной короной – у нас осталось множество ее снимков в короне, по одному на каждый год, пока она не умерла и трон не опустел.
Перед тем как разрезать роскон, мать произнесла другую фразу, также составлявшую часть ежегодного ритуала: «Посмотрим, как бы кто не проглотил боб, только б не платить». Затем она принялась резать, то и дело притворяясь, что роскон не режется, потому что нож уперся во что-то твердое, таким образом намекая нам на местоположение боба или короля.
На сей раз фигурка впервые досталась моей матери: рыжебородый волхв Гаспар в пластиковом пакетике, весь в ошметках теста. А боб достался моему брату.
– Платить тебе, Марк.
Раздался смех, моя мать торжественно возложила себе на голову тиару из золоченого картона, а бедный Гаспар остался лежать на кусочке засахаренной айвы у нее тарелке. Так она и сидела некоторое время – с распущенными волосами, без черной бархатной резинки, зато в короне. Я смотрела, как она говорит, быстро-быстро жестикулируя, – на противоположном конце стола, самопровозглашенная королева. Так оно и было всегда.
После того как мы убрали со стола, Марк захотел посмотреть на фотографию моей семьи. Он с удивлением спросил, кто снимал, и сказал, что фотография ужасно грустная, хоть он и сам не понимает почему.
– Может, дело в маме, в этом ее выражении… смирения? А отец твой вроде очень доволен, правда?
Тут на кухню вошла моя мать, я спрятала фотографию, а она спросила, заберем ли мы оставшиеся каннеллони. Мы с Марком хором ответили, что нет, что уже никаких сил нет ни есть, ни праздновать.
– Ну тогда придется мне их выбросить.
– Нет, мам, ну если так…
Мать знала: если она так скажет, Марк их заберет.
Пока она убирала каннеллони в контейнер, язычок короны выскочил из разреза и корона соскользнула по ее волосам и приземлилась в слегка уже подсохший бешамель на блюде.
– Ну вот, – сказала моя мать, – хорошо, я успела хоть немного побыть королевой.
И раздраженно швырнула корону в мусорку.
Это было очень по-ее: без колебаний избавляться от всего ненужного, будь то одежда, еда или картонная корона, и я задумалась о том, как в самых обычных наших жестах и повадках прячется то, что составляет нашу суть – суть человека, или компании, или семьи.
Но все мы состоим из разных частей и слоев.
Моя мать больше не спрашивала о фотографии, и мы с Марком ушли. Рождественские праздники наконец закончились, и мы были рады вернуться к обычной жизни.
Когда нам пришло время расходиться в разные стороны, уже прощаясь, мой брат спросил, не думала ли я что-то написать, а я сказала – не знаю, может быть, напишу историю. Мне захотелось использовать это жутко замусоленное выражение – «правдивую историю».
Но, поразмыслив над ним, я пришла к выводу, что любая история рассказывает не всю правду, а лишь чью-то правду. Что это не вся история, а лишь чья-то версия истории. У телескопов, великолепных в своем всемогуществе, есть один важный недостаток: они всегда обращены наружу. Если б только они могли развернуться и посмотреть в глубину кратеров, разглядеть долины и горные цепи внутри нас… В глубину семей, причудливо переплетающихся, будто вены на тыльной стороне ладони Несмита.
Действие разворачивается в классе Р4, но в 1988 году он еще называется «дошкольники», точнее, «дошколятки» – на этом детском языке, полном уменьшительно-ласкательных суффиксов. Воспитательницу зовут София, у нее длинные темные волосы и волнистая челка, распадающаяся пополам. София то и дело разглаживает ее, но результат никогда ее не удовлетворяет; она то и дело косится на свое отражение в зеркале на дальней стене класса.
На девочках – бело-голубые клетчатые халатики, на мальчиках, воспитанниках пиаристов[12], – халатики с черными воротниками, поясами и манжетами.
Девочка рада, что она девочка и ей не приходится носить этот неприглядный халат в стиле но-до, хоть ей и невдомек, что такое но-до[13]. В общем, черно- белый халат.
12
13