— Пособите, братцы! — неслось с воды.
Да где поможешь, когда каждый с конем, как причаленный. Отпустишь коня — пропал. Не больше трехсот казаков выбралось на луговой берег.
Пугачев собрал старшин и сказал, будто взял за душу:
— Как вы, детушки, думаете?
Любимец Пугачева, Иван Творогов выдавил из себя:
— А ваше величество как изволите думать?
Пугачев облизал пересохшие губы и горячо начал:
— Мыслю я идти вниз по Волге. По ватагам хлебушка набрать да и двинуть к заказам запорожским. А как инако-то?.. Тут само дело указует. А там близко есть у меня знакомые два князька. У одного наберется войска тысяч семнадцать, а у другого — тысяч с десять… Отчаянные головы. Они за меня непременно вступятся…
— Нет, ваше величество! — прервал полковник Творогов. — Воля ваша, хоть головы руби, но в чужие края мы не пойдем. Что нам там делать?
Творогова поддержали другие:
— Нет, батюшка, туда мы не ходоки! Куда нам в такую даль забираться? У нас ведь женки и дети есть…
— Ин двинемся на Нижне-Яицкую дистанцию, заберем там всех лошадей и приступим к Гурьеву, а затем и к Астрахани, — стал уговаривать старшин Пугачев.
— Мыслимо ли к Астрахани? Там крепость почище Царицынской, — закрутил головой Федор Чумаков и бросил взгляд в сторону полковника Творогова.
Иван перехватил взгляд и спросил Пугачева:
— А вы бывали в Астрахани, государь?
— Нет, не доводилось.
— А я бывал. Белый город окружен каменной стеной с многими башнями. Да крепость стоит на бугре, и пушек не счесть…
— Не больно ли ты стращаешь, полковник? — вмешался в разговор Заметайлов. — Белый город опоясан стеной — это правда. Да только во многих местах стена та обвалилась и башни в ветхость пришли…
— Вот, вот! — воскликнул обрадованный поддержкой Пугачев. — Я мыслю, ежели мы к Астрахани нежданно подойдем, то городом и крепостью обогатимся. Астрахань-то не чета Царицыну. Наш верх содеется. Народишко опять ко мне повалит. Донские и терские казаки придут. Мы ишо пальнем по своей супротивнице Катьке… Еще запомнит меня змея подколодная.
Пугачев говорил запальчиво и, видно, сам уже был готов поверить в вероятность выполнения своего плана, хотя поначалу повел речь, чтоб приободрить казаков. Но старшины подавленно молчали.
— Идти нам на Малый Узень, там до времени схоронимся, — твердо сказал Творогов.
— Да как ты смеешь указывать государю… — начал было Заметайлов, но полковник резко прервал его:
— Молчи, приблуда!
— Я-то приблуда? — скрипнул зубами Заметайлов, и его рука легла на рукоять сабли.
— Хватит, ишь сцепиться готовы, — устало махнул рукой Пугачев. — Я согласен на Узень.
Набрав в турсуки воды, казаки тронулись в глубь степи. Они торопились. Но кони перестали горячиться, втянулись в мерную побежку. Под ремнями уздечек и подпруг белела мыльная пена.
Стали попадаться соляные озера. Уныло и мертво было кругом. Справа на солончаковой глади закопошились темные точки. Это степные волки терзали труп павшего верблюда. Тут же кружилось воронье.
Заметайлов крикнул, привстав на стременах. Перепуганные хищники бросились в разные стороны, завистливо поглядывая на брошенную тушу. Вороны безбоязненно облепили верблюда. Закаркали как на базаре.
— Вот так завсегда, — в раздумье проговорил Пугачев, — добычу попервой хватают сильные, а уж остатки подбирает мелкота. Михельсонка-то сильно порушил мою армию, а, чаю, за нами следом рыщет немало разъездных команд. Тщатся награду получить за мою голову.
Старшины переглянулись. Некоторые стали укорять Пугачева:
— О чем говоришь, ваше величество! Да мы-то на что? В обиду не дадим.
— Да я сам за себя постою, живым-то не дамся, — твердо сказал Пугачев и хлестнул своего скакуна. Его вороной вырвался вперед. Но рядом неотступно скакали Творогов и Чумаков. Пугачев сидел в седле усадисто, величаво и, вскинув голову, глядел вдаль, будто видел за синевшим горизонтом заветное место, конец нелегкого пути. Он не глядел по сторонам, не заводил разговора. Казалось, он ехал один по этой усохшей осенней траве, по супеси и солончаковым мочажинам.
Это одиночество предводителя как-то особенно корябнуло по сердцу Заметайлова. Совсем недавно под его началом были огромная армия, пушки, мортиры, единороги[3]. А сейчас его сопровождает горстка растерянных старшин и казаков. Заметайлов никак не мог постичь, почему так быстро осилил Михельсон армию государя. Неужто лишь потому, что не государь он? Вот ведь и речь, видимо, неспроста он завел о награде за свою голову. Хотел попытать старшин? А чего пытать? В чужую душу разве залезешь? И думалось Заметайлову: «Из большого обруча ты, батюшка, выскочил, да вот из малого — не приведи бог. Как же теперь-то пойдет дело великое? Аль заглохнет? И не будет вызволенья народу?»