Начиная с 1952 г. Ландау стремился свести своё участие в проекте к минимуму. Более того, он по возможности уклонялся и от интересных научных проблем, если они имели какое-либо отношение к созданию ядерного оружия и, как следствие, несли на себе гриф особой секретности. Так, по свидетельству И. Н. Головина, «в октябре 1950 г., то есть в самом начале работ по „проблеме МТР“ (магнитного термоядерного реактора) И. В. Курчатов взял на себя привлечение теоретиков. За несколько дней увлёк этими задачами Мигдала и Будкера. Пригласил к себе Ландау. Тот признал задачу достойной внимания, но сам в решении её участвовать отказался»[18].
По мнению сотрудников Ландау, Дау не хотел появления ядерного оружия, однако был вынужден работать, чтобы не лишиться средств к существованию и своего коллектива[19]. А поскольку иначе как хорошо он работать не умел, то и результат деятельности был отличным. А. Д. Сахаров одним предложением касается этой темы, указывая на пафос проекта как основную причину ухода Ландау[20].
Сам Ландау, по материалам справки КГБ, полагал: «Если бы не 5-й пункт (национальность), я не занимался бы спецработой, а только наукой, от которой я сейчас отстаю… Разумный человек должен стараться держаться как можно дальше от практической деятельности такого рода. Надо употребить все силы, чтобы не войти в гущу атомных дел»[21].
Как бы то ни было, но оборотной стороной причастности к строго секретным работам явилось формально обоснованное право высшим властным структурам Советского Союза отказывать Ландау в возможности выезда за рубеж и длительное время ограничивать непосредственное общение с западными учёными. Положение, в котором он оказался, сам Ландау обозначал в весьма жёстких выражениях как «положение учёного раба»[22].
Проведенный нами краткий очерк психологических оценок атомного проекта был бы не полон, если бы мы не дали слова тем, кого относят к «второстепенным», «опальным», «невезучим» его участникам. Среди этих людей выделяется Я. П. Терлецкий. Он рассматривает атомный проект с позиции переводчика и консультанта в легендарном отделе «С» советской внешней разведки. В целом, его мнение мало отличается от позиции П. А. Судоплатова: советские разведчики выкрали для наших ученых секрет американской атомной бомбы. Дескать, он, Я. П. Терлецкий, лично переводил американские отчеты, содержавшие все базовые формулы, графики и расчеты[23]. Появление Терлецкого в атомном проекте по сравнению с другими мемуаристами имело ряд особенностей, главной из которых была «мобилизация» непосредственно в НКВД:
«24 сентября 1945 года меня вызвали на Лубянку. Вызов в НКВД обычно ассоциировался с неожиданными неприятностями, однако сейчас, зная, что Берия поставлен во главе атомной проблемы, я не сомневался в том, что речь будет идти о возможной работе в этом направлении», — пишет Терлецкий. Встреча не состоялась, но на следующий день Яков Петрович снова оказался на Лубянке. «После протокольных вопросов генерал Махнев спросил: „— Не хотите ли Вы у нас работать?“. Слова „у нас“ я тогда понял весьма широко, полагая, что речь идет о работе над проблемой атомной энергии… Снисходительная улыбка генерала Судоплатова не была тогда мною понята. Я неправильно понял заданный вопрос, но мне не стали разъяснять ошибку»[24].
Так ученый оказался во внешней разведке. При этом ему разрешили не только спокойно защитить докторскую диссертацию, но и остаться в МГУ. Перед Терлецким встала эта заклятая проблема советских интеллигентов, выражавшаяся в нежелании их работать в органах госбезопасности: «Несмотря на невероятные блага, неожиданно посыпавшиеся после голодных военных лет, я чувствовал, что не в ту сторону пошла моя деятельность, что я буду лишь при науке и что есть опасность отойти от нее. Лишь сознание необходимости для страны и такой деятельности и надежда на ее временный характер вселяли некоторый оптимизм»[25].
18
19
См.: Л. Ландау в атомном проекте: воспоминания коллег // Химия и жизнь. 1994. № 5. С. 13–14.
23
См.: