Граф де Бармон презрительно пожал плечами.
— Оружие дворянина моей фамилии никогда не будет отдано такому негодяю, как ты, — с презрением сказал он и, обнажив шпагу, холодно сломал лезвие о колено, а куски бросил в окно, разбив стекла. Потом выхватил из-за пояса два пистолета и взвел курки.
— Граф, граф! — закричал сбир3, с испугом отступая. — Это бунт. Подумайте, бунт против приказаний его величества и его святейшества кардинала!
Граф презрительно улыбнулся и, подняв пистолеты, выстрелил в воздух так, что пули засели в потолке; пистолеты граф вышвырнул в окно и, скрестив руки на груди, холодно сказал:
— Теперь делайте со мной что хотите.
— Вы сдаетесь, граф? — спросил сбир с плохо скрытым страхом.
— Да, с этой минуты я ваш пленник.
Сбир с облегчением перевел дух; хоть и безоружный, граф все еще пугал его.
— Только, — продолжал граф, — дайте мне сказать два слова этой даме.
Он указал на донну Клару, которая благодаря хлопотам трактирщицы, прибежавшей на шум, несмотря на просьбы и приказания мужа, начала приходить в себя.
— Нет, нет, ни слова! — закричал герцог, бросаясь между своей дочерью и графом. — Уведите этого негодяя, уведите его!
Но сбир, обрадовавшись легкости, с какой граф ему сдался, и не желая возбуждать его гнева, а в особенности для того, чтобы показать свою власть, не подвергаясь никакому риску, сказал:
— Позвольте, позвольте, граф желает говорить с этой дамой.
— Но этот человек — убийца! — запальчиво крикнул герцог. — Перед вами лежит тело моего несчастного сына, убитого им.
— Я весьма сожалею, — отвечал сбир, — но ничего не могу сделать, обратитесь к кому следует. Однако, если хотите, я запишу ваше обвинение… Но вы наверное настолько же желаете освободиться от нас, насколько мы желаем уехать. Позвольте же графу спокойно проститься с дамой. Я уверен, что это не займет много времени.
Герцог бросил на сбира свирепый взгляд, но, не желая опускаться до препирательств с таким негодяем, ничего не ответил и отступил с мрачным видом.
Граф присутствовал при этом споре, не выказывая ни нетерпения, ни досады. С бледным лицом, нахмурившись, он ждал, готовый, без сомнения, решиться на какую угодно крайность, если бы ему отказали.
Сбиру стоило бросить на него один взгляд, чтобы угадать, что происходило в его сердце. Не желая новых неприятностей, он миролюбиво сказал:
— Говорите, никто вам не мешает.
— Благодарю, — глухо ответил граф и повернулся к донне Кларе, которая смотрела на него пылающим взглядом.
— Клара, — произнес граф твердым и внятным голосом, — вы любите меня?
С минуту она нерешительно молчала, опустив голову и взволнованно дыша.
— Вы любите меня? — повторил граф.
— Я вас люблю, Луи, — наконец ответила она слабым и дрожащим голосом.
— Вы любите меня как вашего супруга перед Богом и перед людьми и как отца вашего ребенка?
Молодая женщина встала, ее черные глаза сверкали; протянув руку вперед, она произнесла, задыхаясь от волнения:
— В присутствии моего отца, готового проклясть меня, перед телом моего умершего брата, при людях, слушающих меня, я клянусь, Луи, что я люблю вас как отца моего ребенка, и что бы ни случилось, останусь вам верна.
— Хорошо, Клара, — сказал граф, — Господь принял вашу клятву, Он поможет вам сдержать ее. Вспомните, что мертвая или живая — вы принадлежите мне, как я принадлежу вам, и никакие силы в мире не могут разъединить нас. Теперь прощайте — и не теряйте мужества.
— Прощайте! — прошептала она, падая на стул и закрывая лицо руками.
— Пойдемте, господа! Делайте со мной что хотите, — сказал граф, обращаясь к сбирам, невольно тронутым этой сценой.
Герцог бросился к дочери как тигр и, неистово схватив ее за руку, заставил поднять лицо, залитое слезами. Устремив на нее взгляд, полный злобы, раздиравшей его сердце, он закричал голосом, свистящим от бешенства:
— Дочь моя! Приготовьтесь через два дня выйти за человека, которого я назначаю вам в супруги. А ребенка вашего вы не увидите никогда, он для вас не существует.
Молодая женщина вскрикнула от отчаяния и упала без чувств на руки трактирщицы. Граф, в эту минуту выходивший из комнаты, обернулся к герцогу и, протянув к нему руку, закричал голосом, который заставил присутствующих похолодеть от ужаса:
— Палач! Будь ты проклят! Клянусь честным словом дворянина, что я так страшно отомщу тебе и твоим близким, что воспоминание об этом мщении останется вечно. А если я не смогу поразить тебя, вся нация, к которой ты принадлежишь, содрогнется от моей неутолимой ненависти. Между нами теперь война, война жестокая и беспощадная. Прощай!
Оставив гордого испанца в испуге от этого страшного проклятия, граф вышел твердой походкой, бросив последний взгляд на женщину, которую любил и с которой расставался, может быть, навсегда.
Коридоры, лестницы и сад гостиницы были заполнены вооруженными людьми; было просто чудом, что оба матроса успели убежать. Это придало графу надежду, и он сошел вниз твердыми шагами под внимательным надзором сбиров, не терявших его из виду. Сбирам давно сказали, что они будут иметь дело с морским офицером крайне вспыльчивого характера, необыкновенной силы и неукротимого мужества; поэтому добровольная покорность пленника, которую они считали притворной, не внушала им особого доверия, и они держались настороже.
Когда они вышли в сад, начальник сбиров заметил карету, все еще стоявшую перед дверью.
— Это именно то, что нам нужно! — сказал он, радостно потирая руки. — Мы так спешили сюда, что забыли взять карету… Прошу вас, садитесь, граф, — прибавил он, отворяя дверцу.