— В чем же они подозреваются? — спросил Зорич.
— В сбыте фальшивых ассигнаций.
— Но эти ассигнации они получали от нас, от играющих в карты.
— Точно так-с.
— Так вы нас считаете фальшивомонетчиками? — спросил Зорич, гордо обводя глазами комнату, где кроме него и Малеева находились князь Изан-бей, Неранчич и неизвестный блондин с иностранным орденом.
— Помилуйте, ваше превосходительство, — возразил Малеев — не вы, а вас могли ввести в обман другие.
— А! Это другое дело, — протянул Зорич. — Так вам угодно будет теперь же приступить к допросу карлов моих.
— Нет, ваше превосходительство, я только обязуюсь произвести дознание, так и в указе значится.
— Хорошо. А потом что?
— А потом по обстоятельствам дела, выясненным путем дознания, подозреваемых будут допрашивать чины губернского правления.
— А разве и чины губернского правления прибыли с вами?
— Нет, ваше превосходительство, а я обязуюсь представить карлов и других, кои по дознании окажутся прикосновенными к делу, в губернское правление, в Могилев, под арестом.
Услыхав слово «арест», Черномор, дрожа всем телом, шариком подкатился к Зоричу и повалился ему в ноги.
— Ваше превосходительство! Заступитесь! — молил он. — Вы знаете, что я тут ни при чем.
— Хорошо, хорошо, встань! — строго заметил Зорич. — Если ты не виноват, то тебя и не тронут.
— Я не виноват, видит Бог, — плакался карлик, стоя на коленях, — почем мне знать, какие бумажки фальшивые и какие не фальшивые? Я неграмотный…
— Хорошо, говорят тебе! Устай, Бог тубио, момче! — не утерпел Зорин и заговорил на родном языке. — Устай, вуци те заколью!
Мухомор продолжал улыбаться. Изан-бея, видимо, мучила эта сцена, и он хмурился. Неранчич же, сидя в стороне, беззаботно играл своим кинжалом: то вынимал его из ножен, то вновь вкладывал, а при последних словах брата засмеялся и проговорил:
— Что ж ты, братку, все кричит "устай, устай"! Уж ты лучше запой по-сербски, как поют юнаки:
А то еще лучше:
— Полно тебе паясничать, брат! — рассердился Зорич и хотел было еще о чем-то спросить Малеева.
Но в это время походкой крадущейся кошки вошел в комнату стряпчий Небосклонов, держа в руке треуголку, а под мышкой портфель и почтительно кланяясь присутствующим.
— Имею честь рекомендовать: губернский стряпчий господин Небосклонов, — сказал Малеев.
Стряпчий еще раз поклонился и таинственно сказал, обращаясь к последнему:
— На пару слов, Иван Иванович.
Малеев подошел к нему, сказав остальным: "Извините, господа".
— Вам что угодно? — спросил он.
— Нашел-с, — шепнул стряпчий, лукаво улыбаясь, — еврика-с.
Они отошли за драпировку.
— Что нашли? — спросил Малеев.
— И товар-с, и фабрику-с.
— Как! У Зановича?
— У него-с товарцу немного, несколько сотен сторублевых-с… Зато фабрика-с…
— Инструменты.
— Инструментики-с и бумажечки с иголочки-с, только не доконченные-с.
— А где нашли?
— Под полом-с, в ванной комнате, под ковром-с.
Малеев задумался было, но тотчас сказал:
— Значит, в силу секретной инструкции мы должны и с генерала, и с его гостей взять подписку о невыезде.
— Так точно-с, обязуемся-с, а графчика с метрессой и карлов в Могилев под конвоем.
Малеев воротился к Зоричу и к его гостям.
— Я должен сообщить вам, господа, прискорбное известие, — начал он.
— Что такое? — тревожно спросил Зорич.
— По произведенному в помещении графа Марка Зановича обыску оказалось, что он занимался подделкой российских ассигнаций, — отвечал Малеев.
— Быть не может! — воскликнул Зорич, с трудом скрывая волнение. — Не поверю.
— Инструменты найдены…
— Доски и краски-с, — добавил стряпчий.
— И не доделанные еще ассигнации.
Изан-бей вскочил и с блестящими глазами подошел к Зоричу.
— Хвала Аллаху! — радостно сказал он. — Я рад, что он попался… Помнишь, я тебе всегда говорил, что Зановичи нехорошие люди… Хвала Аллаху и его пророку!
Зорич ничего не ответил. Он был очень взволнован. Прочие все молчали.
— Извините, господа, — прервал молчание Малеев, — в силу данной мне инструкции я обязуюсь взять со всех вас подписки о невыезде из Шклова впредь до решения дела.
— Как? И с меня? — вспылил было Зорич.
— И с вас, ваше превосходительство, и с ваших гостей, — твердо произнес Малеев.
— Ни за что! — закричал бывший фаворит.
Но вдруг в уме шевельнулось опять: "Березов… Пелым… Березов… может быть, совсем хотят отделаться от меня… сгноить в Сибири…"
— Впрочем, что же! — сказал он, опомнившись. — Все равно я никуда не выезжаю из Шклова, разве только на охоту… Дайте бумаги и чернил!
Черномор, утирая слезы, принес и то и другое. Ему стало легче, когда он узнал, что и господин его "в ответе".
— Вот вам! — размахнувшись под подписью, сказал Зорич. — На, брат, пиши и ты.
— Изволь, нацарапаю. Подписавшись, он подал бумагу Изан-бею.
— На, князюшка, катай по-бусурмански, что хочешь, никто не разберет, — засмеялся он. — Напиши: Аллах керим! И баста.
— Я не знаю, что писать, — серьезно начал Изан-бей, обращаясь к Малееву.
— Подпишите только ваше звание, титул и имя под их распиской, — отвечал последний, — можете подписаться и по-турецки.
Изан-бей присел к столу и вывел на бумаге несколько каракулей от правой руки к левой.
Малеев обратился к молчавшему дотоле блондину с иностранным орденом.
— С кем имею честь? — начал было он.
— J'ai l'honneur…[3] Я барон Фридрих Иоганн фон Вульф…
— Барон фон Вульф, — перебил его Зорич, — капитан по службе его цесарского величества и майор по службе прусского королевского величества, кавалер ордена "де ла Провиданс", вояжирует ныне по России с намерением вступить в службу ее императорского величества, нашей всемилостивейшей государыни.
Фон Вульф и Малеев поклонились друг другу.
— Не угодно ли вам, господин барон, приложить руку под подпиской его превосходительства, — сказал последний.
— С удовольствием… mais je ne sais pas…[4]
— Ничего, барон, подпишите ваш титул и фамилию, — пояснил ему Зорич, — votre nom avec, votre titre et decoration… "de la Providence".[5]
Барон фон Вульф также присел к столу и расписался.
— А теперь выпьем за здравие государыни императрицы… Эй, Черномор и Мухомор! — скомандовал Зорич. — Шампанского!
VI. "МУХА В ПАУТИНЕ"
— Ну что, Александр Васильевич, готова?
— Готова, ваше величество, свеженькая, мокренькая еще, сейчас из печати, из-под станка.
— Сам в типографии был?
— Сам, ваше величество и с княгиней Екатериной Романовной Дашковой.
— Спасибо… А покажи.
Такими словами утром 7 августа того же года императрица Екатерина Алексеевна встретила Храповицкого, вошедшего в ее кабинет с портфелем в руках. В кабинете уже находились Александр Дмитриевич Ланской, генерал-адъютант и фаворит императрицы, и другой ее любимец, Левушка, обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин. Первый со слов императрицы писал письмо Потемкину о том, что было раскрыто следствием по делу графов Зановичей и Зорича, а Левушка против своего обыкновения не дурачился, но серьезно сидел за особым столом и исполнял обязанность Храповицкого — занимался перлюстрацией чужих секретных писем.
Храповицкий вынул из портфеля небольшую книжку и подал ее государыне. То была только что отпечатанная одна из книжек издававшегося тогда под наблюдением княгини Дашковой журнала "Собеседник любителей российского слова". Стоя у стола, Храповицкий, весь красный, вытирал фуляром вспотевший лоб.