— Я видел трех. А где же мадемуазель Алмаз?
— Не все сразу, — усмехнулся Жорж. — А то удар будет слишком сильным. Жаклин, пожалуй, самая серьезная девушка и, наверное, самая лучшая. Но лично мне ужасно нравится Катрин. Она у нас самая жизнерадостная. И самая рыжая. Может, у нее ирландская кровь, — голос Жоржа заметно потеплел. — Самая кокетливая, самая энергичная и самая ветреная — Мари. Она умудряется многим вскружить голову. Упаси тебя бог влюбиться в нее! Сама она очень влюбчива, но постоянства не признает… Впрочем, как товарищ она человек надежный, — поспешил заверить он меня. — Колетт — вещь в себе. Что она думает в действительности, никто не знает. Это типичный интроверт.[13] Она замкнута в себе, и неизвестно, какие страсти бушуют в ее сердце. Мужским полом она, кажется, не интересуется. По крайней мере, внешне. Но, несмотря на всю ее тропическую красоту, я искренне сочувствую человеку, который решится связать с нею свою жизнь, так как это будет не жена, а скорее индийская богиня — таинственная, непонятная и… страшноватая. Понимаешь, она еще и одаренный гипнотизер. Поэтому лично я ее просто боюсь!
Я слушал с нескрываемым интересом. Жорж продолжал:
— Если не считать увлечения драгоценными камнями — а это у наших девушек что-то вроде коллекционирования марок, своеобразная плата за относительно затворническую жизнь — в остальном они вполне серьезны и хорошие специалисты: все медики и биохимики. Работа у некоторых секретная. Хотя и существует мнение, что из женщины настоящего ученого-исследователя не получится, наши девушки — одаренные естествоиспытатели и сделали немало открытий в биологии и бионике. И надо сказать, они исключительно работоспособны.
Затем Жорж перешел на характеристики мужчин. С его слов, толстый Пьер — непризнанный и капризный гений, точнее, признанный только у нас. Он — крупнейший в мире специалист по проблемам мозга, и некоторые его идеи приводят в ужас нормальных медиков.
— Впрочем, — усмехнулся Жорж, — современную медицину он не очень-то жалует, обвиняя ее в застое, догматизме и рутине. Тут они нашли общий язык с Куртьё. У Пьера есть хобби: он лечит всех нас от головных болей, насморка, сердечных приступов, повышенного кровяного давления, обострения язвы, аллергии и т. п. безо всяких лекарств. Секрет прост. Пьер дает пациенту несколько тестов на виды памяти и, в зависимости от ошибок, определяет перенапряженность тех или иных полей мозга, а потом замораживает хлорэтилом определенные точки на коже больного, связанные с перенапряженными участками мозга. Это рефлексотерапия, очень точно направленная. Перенапряженность в мозгу снимается, и недомогание моментально проходит. Фактически то же, что и иглорефлексотерапия, но Пьер считает, что хлорэтил удобнее: он помогает избегать осложнений, сопровождающих иногда акупунктуру. К тому же точки у Пьера не всегда совпадают с чжень-цзю — ты знаешь, что так китайцы называют иглоукалывание? Пьер большой оригинал! Он, например, не признает лечение таблетками.
— То есть как? Он что, полагает, что лекарства принимать не надо?
— Представь себе, он действительно считает, что на уровне знаний современной медицины химическое вмешательство в организм в виде лекарств — пока еще неуправляемый или плохо управляемый процесс и, помогая одному органу, может вредить другому. Поэтому он и избрал прямой путь воздействия: кожа — мозг — больной орган. Особенно успешно Пьер снимает тягу к спиртному у хронических алкоголиков, причем делает это в первый же день путем примораживания кожи.
— Действительно оригинал…
— Ты бы слышал его споры с каким-нибудь профессором медицины! У Пьера огромный запас знаний, и он легко кладет собеседника на обе лопатки. А медицинские светила в отместку объявили его ненормальным. Собственно, поэтому он и сбежал к Куртьё, который предоставил ему полную свободу в исследованиях.
С этого дня я стал частым посетителем «кают-компании». Люди там собирались интересные, и разговоры велись о самых любопытных вещах. Круг моих знакомств значительно расширился. Кроме мадемуазель С, Р, И (мадемуазель А так ни разу и не пришла в «кают-компанию» — поговаривали, что она занята какой-то срочной работой) и Пьера, я легко сошелся с двумя физиками — Леоном Жоссом и Мартеном Треленом. Леон был хорошим горнолыжником и, кроме того, заядлым аквалангистом. Мартен увлекался боксом и водными лыжами. Рядом с клубом размещался приличный спортзал с большим бассейном, сауной и парной баней. Здесь мы после работы встречались вчетвером (четвертым был Жорж) и каждый тренировался по собственной системе. Я и Жорж предпочитали гимнастические снаряды, поскольку в университете занимались спортивной гимнастикой, а Леон и Мартен любили прыгать с трамплина в бассейн. Потом мы все отправлялись в сауну или в парилку.
Раз в неделю Куртьё обычно приглашал меня в свой кабинет, подробно расспрашивал о научной работе, а затем начинал разговор на какую-нибудь отвлеченную тему. Видимо, он уточнял мои мировоззренческие взгляды и старался, чтобы я лучше разобрался в своих собственных жизненных позициях. Эти беседы были всегда интересны. Профессор заставлял меня сопоставлять диаметрально противоположные точки зрения на самые спорные проблемы современности и обосновывать свои выводы. Мы говорили о путях развития науки, о политике, о причинах тщеславия, зависти, стремления к власти, о роли женщины в обществе, о наиболее рациональных формах семьи у разных народов. Я учился вырабатывать более точный подход ко всем этим проблемам и логически обосновывать свои взгляды. Кроме того, эти беседы давали мне еще огромный фактический материал — познания профессора были поистине неисчерпаемы.
Неожиданно Куртьё попросил меня прекратить на время мою основную научную работу — я занимался иммунологией — и подключиться к Леону и Мартену, которые конструировали аппарат для подводного плавания, имитировавший большую рыбу.
Аппарат мы окрестили «барракудой». Он напоминал длинную сигару с рыбьим хвостом и плавниками. Под брюхом — углубление, куда помещался водитель. Перед ним было смонтировано что-то вроде мотоциклетного щитка, только опущенного вниз, и приборы управления. Руль также напоминал мотоциклетный. По бокам «рыбины» были скобы из прочного пластика, к которым могли прикрепляться еще два или четыре человека. Внутри «барракуды» планировалось расположить багажные отделения для перевозки снаряжения и оружия. Источником питания служили особые биоэлектрические аккумуляторы, постоянно самоподзаряжающиеся. Принцип действия хвоста и плавников был позаимствован у рыб.
Я не мог понять, для чего профессору понадобилась такая «рыбина». Скорее всего, «барракуда» представляла собой идеальное средство для заброски шпионов по морю в соседнее государство. Но нам это было вроде бы ни к чему. Тем не менее Куртьё очень торопил с завершением работы. Собственно, все было готово, оставался неотлаженным только механизм биоэлектрического управления хвостом и плавниками. Именно поэтому подключили к работе меня, а вскоре и Пьера. От меня пользы было не много, но Пьер быстро наладил нужную схему.
Как-то, гуляя по парку, я забрел в «японский уголок», напоминавший виденные мною в кино парки Киото — древней столицы Японии, резиденции ее императоров. В этой части парка мне особенно нравился «каменный сад» — небольшая очень ровная площадка, усыпанная мелкими светло-серыми камушками, среди которых, словно айсберги, возвышались семь больших темных валунов разнообразной формы. С какой бы стороны вы ни посмотрели на большие камни, вы видели только шесть из них, один всегда был скрыт другими. Мне камни напоминали острова в море. Только море было застывшим и каменным. На эти каменные острова можно было смотреть и размышлять о вечности Вселенной и целях мироздания. Собственно, в Японии «каменные сады» — место для раздумий…