Больше года ждал Перес Г. своего часа, чтобы отомстить мне за случай на кладбище Скорбящей Богоматери, но уж отомстил он славно.
— Не огорчайся, Сирило, — отвечал я, — я знаю, что это такое. И не держу на тебя зла.
Я и вправду не держу.
Суд передал меня в распоряжение начальника гарнизона города — им оказался Маседонио Гальвес. Меня отвели под конвоем в Сан-Педро и опять поместили в ту же камеру.
Когда офицер охраны явился узнать мое последнее желание, я велел ему принести свежие газеты и бутылку коньяку «Мартель».
Некоторое время спустя, листая газеты, я сообразил, что величайший сукин сын Толстяк Артахо даже не двинулся из своего родного города и что «его патриотическая деятельность», как называли это газеты, «была одним из важнейших факторов умиротворения страны». Санчес и компания сделали ставку на Артахо — он был их главным козырем, как был им Эухенио Мартинес[14] в истории с несчастным генералом Серрано. Заговорщик, который в день восстания исчезает, прихватив с собой армейский корпус. Я горько посетовал тогда на судьбу, поняв, что мы были игрушками в руках Видаля Санчеса. Нас, революционеров, было мало, как он говорил, но он хотел, чтобы было еще меньше.
Я прикончил бутылку «Мартеля» и уже собирался проспать последние часы своей жизни, когда дверь моей темницы отворилась и вошел не более и не менее как Маседонио Гальвес.
— Ты знаешь, что у меня приказ поставить тебя к стенке?
Он еще спрашивал! Как же, он чувствовал себя победителем.
А мне уже ни до чего не было дела.
— Только я не собираюсь его выполнять. Потому что, когда мне было так… — тут он произнес слово, которое я не решаюсь повторить, — ты пригласил меня пообедать и подарил мне свой пистолет, чтобы я мог его заложить.
Последнее, конечно, чистая ложь. Он попросту украл мой пистолет с перламутровой рукояткой, а я сделал все от меня зависящее, чтобы Маседонио поймали и поставили к стенке. Я очень благодарен Маседонио Гальвесу, что он не расстрелял меня в ту ночь, как ему повелевал долг; только пистолета я ему не дарил, он его украл.
Понятно, что в тот моменту меня не хватило духу возражать ему.
Эпилог
Труп, фотография которого появилась на следующее утро в газетах, принадлежал мяснику; говорят, последний был очень на меня похож.
Я соединился с Матильдой и детьми в Сан-Антонио, в Техасе, и провел там самые скучные восемь лет своей жизни. Когда выслали Видаля Санчеса и Переса Г., все мы, пережившие Революцию двадцать девятого года, — то есть Тренса, Хамелеон и я, — вернулись в Мексику героями. Тренса занялся сельским хозяйством, Хамелеон — политикой, а я — семьей и коммерцией. Дела у нас пошли неплохо.
Справка[15] для тех, кто не знаком с историей Мексики
За тридцать лет своего проклятого правления Порфирио Диас выковал военную касту и создал армию, в три или даже четыре раза превосходящую по численности теперешнюю. Ежегодно 16 сентября эта армия маршировала на параде под восторженные овации толпы. Офицеры ездили учиться во Францию и в Германию — знакомиться с достижениями пруссаков того времени. Когда окончилась англо-бурская война, дон Порфирио пригласил двух или трех генералов, ее участников, смешить людей здесь, в Коауиле. Мексиканская пехота первой приняла на вооружение автоматическую винтовку (так называемый мондрагон, швейцарского производства), отдельные экземпляры которой до сих пор употребляются иногда по воскресеньям во время военных занятий с призывниками.
Всему этому положила конец конституционалистская революция 1913 года. Офицеры, получившие образование во Франции и Германии, бурские генералы и пехота, оснащенная знаменитыми мондрагонами, были в буквальном смысле слова стерты с лица земли революционной армией под командованием бывшего земледельца Обрегона, Панчо Вильи, пеона Эмилиано Сапаты и политического деятеля Венустиано Каррансы; не знаю, кем был в обычной жизни дон Пабло Гонсалес, но, по некоторым признакам, он весьма смахивал на государственного нотариуса. Все они, как принято говорить, были отцами новой военной касты, главной заботой которой между 1915 и 1930 годами было самоуничтожение. Обрегон нанес в Селайе поражение Панчо Вилье, который все еще верил в силу кавалерийских атак; дон Пабло Гонсалес подослал убийц к Эмилиано Сапате; Венустиано Каррансу изрешетили пулями и затем сожгли в хижине во время бегства; осталось неизвестным, было ли это сделано по приказу (или с благословения) Обрегона или же нет. Последний, в свою очередь, был уложен семью выстрелами из револьвера, который направил в него молодой католик, учитель рисования. Панчо Вилья погиб, попав в засаду, устроенную ему одним господином, с которым у него были счеты. Во внутренностях генерала Бенхамина Хиля, военного и морского министра, обнаружили следы мышьяка; труп Лусио Бланко был выловлен в Рио-Браво; генерал Диегес случайно погиб в сражении, которое не имело к нему никакого отношения; генерал Серрано был расстрелян со своей свитой на Куэрнавакской дороге, а генерала Арнульфо Р. Гомеса расстреляли вместе с окружением в штате Веракрус; Фортунато Майкотт, который, согласно народному корридо, увидал с башни расположенные рядом войска Обрегона и Панчо Вильи, был расстрелян в Пончутле солдатами самого Обрегона; генерал Мургия вместе с армией перешел границу и незамеченным проник в глубь страны; но как только он был замечен, его расстреляли — и так далее, и прочее, и прочее.
14
Эухенио Мартинес — генерал, на участие которого в заговоре рассчитывал Серрано во время мятежа 1927 года.
15
Справка написана автором книги и, несмотря на иронический тон, дает в целом верную характеристику истории генеральских заговоров в первое десятилетие после революции 1910–1917 годов. «Конституционалистской революцией» автор называет тот момент в развитии революции, когда в ответ на антиправительственный мятеж Уэрты в стране началось широкое движение масс за осуществление принятой в 1910 году демократической конституции и подавление сопротивления мятежников.