Таскаев после своего выдворения из института приехал по распределению на инженерную должность в Кемеровские шахты. Первым делом Борис Александрович направился к секретарю партийной организации, объяснил ему, «кто и каков я есть. Мне, правда, сначала никакой общественной работы не давали, но потом все же загрузили и я, по силе возможностей, выполнял». Таскаев томился в ожидании: исключенным за фракционность положен полугодичный срок испытания, «этот срок истекает для меня 3‑го августа – [я] был исключен 3 февраля. <…> За время пребывания на руднике, и вы могли убедиться, что я не только на словах, но и на деле действительно отошел от оппозиции, поэтому я прошу ячейку РКП(б) Центральной шахты возбудить ходатайство перед Сибирской Краевой комиссией <…> о восстановлении меня членом ВКП(б), ибо для меня, как для человека, вышедшего из пролетарской среды, <…> быть вне рядов позорно»[43].
На заседании бюро коллектива ВКП(б) при Центральной шахте 31 июля 1928 года Таскаев подчеркивал: «Нелегальной работы мы не вели, правда, пользовались оппозиционным материалом, который получали из Москвы». Когда XV съезд вынес решение по неправильным взглядам оппозиции, «тогда я убедился, что мои взгляды неверны, и убедился в том, что рабочий класс отвергает [их] как вредный уклон в развертывании строительства, я все это учел и проверил, проработал и отказался от взглядов оппозиции». Таскаев сожалел, что год назад неверно «обобщил условия жизни рабочих всего СССР» на основании ущемления рабочих, замеченного им в Донбассе. Теперь он узнал много нового, понял, что тяжелые условия труда «сложились под влиянием известных причин, именно вредительства, о котором тогда еще никто не знал. Но и тогда, уже там чувствовалось, что есть вредитель, например, в то время был арестован какой-то инженер по подозрению в том, что хотел взорвать электростанцию». (Здесь речь шла о Штеровской государственной районной электростанции имени Ф. Дзержинского – первой тепловой электростанции, построенной в Миусинске по плану ГОЭЛРО[44].)
Таскаева спросили о социальном происхождении, а также когда он отказался принимать участие в оппозиционной работе: «до или после исключения?» Его ответы были удовлетворительными в обоих отношениях. Последующие оживленные прения тем не менее говорят о подозрении к оппозиционерам в низах. «Наши рабочие партийцы, посланные в учебные заведения <…>, оторвались от правильной линии рабочего класса, – отметил неизвестный нам тов. Кадашников. – Какими же вы можете быть коммунистами, когда не различаете слона от быка? Вас принимать в партию нельзя, а нужно отмахиваться. Вы слушаете первопопавшую на дороге бабу, и Вам места в партии быть не может». Тон этого выступления не получил одобрения. «Мне думается, так подходить нельзя, как тов. Кадашников, – отметил тов. Хананов. – Таскаев признал свои ошибки, он парень из рабочих и не такой большой марксист. В оппозицию попадали [люди] еще больше его». В том же духе выступал тов. Гаврильчук: «Люди высокого звания как Каменев, Зиновьев и др., заблудились, а таким, как Таскаев, всегда можно блудить и принять [обратно в партию] можно». Благожелательное выступление тов. Гилева склонило чашу весов окончательно в пользу ответчика: «Таскаев много положил трудов по первости, когда начали организовываться ячейки в 1920 г., он был первым застрельщиком в партработе, но что же, парень свернулся, теперь он осознал и его можно принять. <…> Будем принимать снова, с восстановлением старого стажа?»[45]
Щеголевская районная контрольная комиссия вернула партбилет Таскаеву, на то время технику рудкома союза горняков, с указанием перерыва с 3 февраля 1928 года по 10 октября 1928 года[46]. На вопрос «Какую работу в настоящее время ведет оппозиционная группировка, в которой вы состояли?» Таскаев ответил: «В настоящее время – октябрь 1928 – я никакой связи не имею с товарищами, которые были исключены, только знаю, что Тарасов уехал в Ленинград. Я в „Правде“ читал, что он отходит от оппозиции и просит ЦКК о восстановлении его в партии. Кутузов и Голяков из Томска уехали на Урал и где-то там работают на заводе. Остальные находились в Томске, но переписки я ни с кем не имею»[47].