19. Итак, про различия между Юрой Голубовичем и покойником мы уже сказали: Юра Голубович был добрым, а покойник злым, Юра верил в Бога, а покойник в любовь, Юра сильно пил, а покойник тупил, Юра был умудрен жизнью, а покойник удивлен, ну и, конечно, Юра был патлатый, а покойник лысый. Но мы до сих пор так и не сказали о том, что же их, таких разных, да что там разных — несовместимых! — объединяло. А вот что. Как-то раз почти весь отделочный участок, на котором работали Юра Голубович и покойник, собрался в насквозь прокуренной бытовке в ожидании зарплаты, которую в тот вечер так и не привезли. Большинство играло в карты, переговаривалось кто о чем.
— Точно так же бывает в заумных советских фильмах, — сказал покойнику Юра Голубович, сидевший за другим концом стола, — когда двое разговаривают, а все остальные как бы только шумят, создают своими разговорами фон.
— И что интересно, — подхватил покойник, — мы говорим не громко и не тихо, как все, но наши голоса не смешиваются с их голосами…
— И никто не обращает внимания на то, что мы о них же говорим, — продолжал Юра Голубович, — даже после того, как я сказал, что никто не обращает внимания… Как будто они все действительно на экране, а мы — перед экраном.
И правда, подумал покойник, хотя на экране играют в карты, переговариваются, звякают стаканами, тушат о стол бычки и чешут себе бока, в зале — перед экраном — пусто и даже как будто тихо.
— Ебануться можно, — сказал Юра Голубович.
А так как по эту сторону экрана с ним был только покойник, то и согласиться с его словами смог только он.
56. Пара кирзовых сапог
Как-то раз пара кирзовых сапог прослышала о том, что в дальних краях есть Сказочный Дворец, лопающийся по швам от набитых в него волшебных сокровищ. Левый сапог подверг эту информацию анализу и решил, что добраться до Дворца и овладеть сокровищами будет во всех смыслах полезно, хорошо и здорово, а правый сапог, которого всегда тянуло к красоте и свету, согласился с ним, не думая. Сапоги решили отправиться в путь и во что бы то ни стало разыскать Дворец.
Они шли так долго, что в них протерлись бесчисленные дыры, а каблуки — отвалились.
И вот, пришло то утро, когда они стояли перед возвышающимся над ними дворцом и уныло созерцали грязную лужу, которая преграждала им путь к желанным дверям.
“Мы же совсем дырявые, — рассудил левый сапог, — а лужа глубокая, грязная и от нее воняет бог знает чем!”, на что правый сапог ответил:
“Но мы износились и обветшали лишь затем, чтобы достичь этого Дворца, да и потом — разве у нас есть другой выбор?”
Сапоги вздохнули и, набирая в себя зловонную жижу, пошлепали по луже.
Входная дверь была заперта и правый сапог нерешительно постучал в нее. После длительного ожидания они наконец услышали шаги — и дверь со скрипом отворилась.
“Входите, мы давно вас ждали! — услышали они приветливую речь. — Только обувь, пожалуйста, оставьте за дверью…”
Путник стянул с себя грязные свои сапоги и, аккуратно прикрыв за собой дверь, скрылся в глубине Дворца.
57. Зараза
— Доктор, что-то мне жить неинтересно.
— Хм, и давно это у вас?
— С самого детства, доктор.
— Ну, что же вы так, голубчик, ведь так и помереть недолго.
— Я не хочу умирать, доктор. И жить не хочу.
— А что же вы хотите?
— Ничего не хочу вообще.
— Ээ, голубчик, да у вас нирвана…
— Это опасно, доктор? Что это значит?
— Это значит полный пиздец.
— Как это верно сказано, доктор. Что же мне теперь делать?
— Ничего, голубчик. Вам теперь уже ничего делать не нужно.
— А как же мне жить теперь?
— Это неважно.
— Что вы такое говорите, доктор?!
— Это тоже неважно.
— Да что с вами, наконец, такое?
— От вас же, голубчик, и заразился… Но это уже не имеет решительно никакого значения.
— Ой, доктор, честное слово, я не хотел…
— Это ничего.
— Неудобно все-таки…
— Удобно.
— Ну, тогда я, пожалуй, пойду?
— Зачем?
— А зачем оставаться?
— Верно, незачем. Тогда до свидания.
— До свидания, доктор. (За дверью.) Кто-нибудь — позовите врача!.. У доктора приступ нирваны… Да скоре же, скорее… Сюда… Ой… Поздно. Да… Неудобно все-таки получилось. Вот ведь зараза…
58. Анечка
Анечка-а-А
просила снять маечки…[1]
Анечка вылупилась из города Павлограда, как из тухлого яйца. По крайней мере, мало что она так ненавидела, как свой родной город. Правда, она всегда отстаивала превосходство павлоградских шоколадных сырков над всеми остальными, но это только потому, что кулинария была для нее священной темой, а вовсе не Павлоград. Все, что сделала Анечка в родном городе, так это окончила школу, но ей хватило и этого. Анечка была полноватой девочкой, не отличающейся остротой ума, поэтому учеба ее не интересовала ни с какой стороны, а одноклассники так и вовсе замучили. О школьных своих годах она всегда вспоминала с большой неохотой и настроение у нее при этом портилось мгновенно. Я, грешным делом, думал, что Анечка совсем идиотка, но однажды она меня поразила знанием стихов Агнии Барто. По радио играла песня Маши и Медведей:
1
именно так и написано у Земфиры — “маечки”, хотя, без сомнения, имеются в виду “майечки”, т. е. уменьшительное во множественном числе от “Майя” или попросту — мелкие иллюзии.