Бодлеровский Париж в текстах Т. С. Элиота и Генри Миллера
Влияние Шарля Бодлера (1821–1867) на литературу европейского и американского модернизма трудно переоценить. Модернисты нередко видели в Бодлере своего предтечу. Автор «Цветов зла», «Книги обломков», «Искусственного Рая» интересовал их как реформатор поэтического языка, как вдохновенный богоборец, стремившийся к Богу, как сочинитель «Божественной комедии» образца XIX века, как пророк символических горизонтов, укорененных в повседневности, и, наконец, как поэт-урбанист, мифологизировавший городское пространство. Модернисты придавали большое значение городу как символу современной жизни и культуры и, репрезентируя его, наделяя смыслами, зачастую ориентировались на урбанистическую лирику Бодлера. В настоящей статье мы сделаем попытку показать, каким образом бодлеровский город трансформируется в текстах двух крупнейших представителей американского модернизма в Европе – Томаса Стернза Элиота (1888–1965) и Генри Миллера (1891–1980).
Несмотря на незначительную разницу в возрасте, они принадлежат разным литературным поколениям, и Генри Миллер публикует свой первый зрелый роман «Тропик Рака» (1934), когда Т. С. Элиот, автор поэм «Бесплодная земля» (1921), «Пепельная среда» (1930), нескольких поэтических сборников и сборников эссе, главный редактор крупнейшего британского издательства «Фабер», уже начинает приобретать статус классика. Генри Миллер получает одобрение Элиота, преподносит ему свой роман, выслушивает сдержанную похвалу, затем порицание по поводу эссе о Гамлете – все происходит так, как обычно, когда литератор-неофит встречается с мэтром.
Т. С. Элиот всецело связан с модернизмом 1910–1920-х годов. Его ставят в один ряд с такими авторами, как У. Б. Йейтс, Э. Паунд, У. Льюис, Дж. Джойс, В. Вулф, М. Пруст, – словом, с теми, кто внес вклад в эстетику «высокого модернизма». С Миллером – все иначе. Несмотря на то что его первые литературные опыты относятся к 1920-м годам, он становится серьезным и обсуждаемым автором лишь со второй половины 1930-х годов, когда будут опубликованы тексты его «парижской трилогии» («Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»), и его имя обычно упоминается в контексте таких писателей, как Лоуренс Даррелл и Анаис Нин.
Т. С. Элиот, как уже отмечалось, еще при жизни становится «классиком», представителем литературного истеблишмента. В 1948 году он получает Нобелевскую премию по литературе. В свою очередь, Генри Миллер надолго приобретает сомнительную репутацию бунтаря и автора запрещенных полупорнографических сочинений, личности хоть и культовой, но все же в глазах литературной общественности маргинальной. Его поднимают на щит не консерваторы, не кафедры университетов, как Т. С. Элиота, а литературные маргиналы, представители контркультурных тенденций (битники) или их теоретики (Норман Мейлер)[101].
Однако главное отличие, которое, по-видимому, определило специфику восприятия и трансформации урбанистических образов Бодлера, заключается в принципиально несхожем отношении к миру, к человеку, к назначению литературы. Т. С. Элиот сформулировал свое мировоззрение, повторив триаду Шарля Морраса: монархист в политике, католик в религии, классицист в литературе. Начиная с первых теоретических работ, а на самом деле со студенчества, он позиционировал себя как мыслитель крайне правого толка, критиковавший антропоцентрический гуманизм и все его изводы, такие как либерализм в политике или руссоистские и романтические тенденции в литературе. Элиот не доверял человеческой личности, индивидуальному опыту, призывал ограничить в творчестве всю сферу субъективного и выдвигал идею «имперсональной» поэзии и литературной традиции[102]. Здоровые тенденции европейской литературы он находил у драматургов Античности, у поэтов сладостного нового стиля, у елизаветинцев и мастеров английского барокко, а также у французских символистов. Элиот рассматривал Шарля Бодлера именно в этом контексте и очень высоко оценивал его творчество.
В свою очередь, Генри Миллер принадлежал к американской интеллектуальной традиции, связанной с именами Р. У. Эмерсона, Г. Д. Торо, У. Уитмена, во многом ориентированной на либеральные и романтические идеи. Как индивидуалист, ницшеанец и мистик, он интересовался в первую очередь самосовершенствованием, направленным на то, чтобы стать сопричастным силам мироздания, формирующим сферу бессознательного в человеческом «я». Литературу он воспринимал, в отличие от классициста Элиота, не как цель, а как способ самовозрастания, как средство достижения этой сопричастности[103]. Переехав во Францию в 1930-м году, он знакомится с открытиями европейских модернистов, Д. Г. Лоуренса, Дж. Джойса, Э. Паунда, Т. С. Элиота, М. Пруста[104], и представителей авангарда, в частности сюрреалистов и Бл. Сандрара[105]. Уже приступив к работе над «Тропиком Рака», Миллер усваивает их приемы, но тем не менее дистанцируется от высокого модернизма[106]. Он критически отзывается об Элиоте[107], Прусте и Джойсе[108], пародирует их приемы, оставаясь преданным традиции трансценденталистов, идеалам своей молодости. Высокий модернизм для него – мертвый мир герметичной литературной игры, никак не связанный с жизнью. Бодлера он, скорее всего, воспринимает как фигуру, противостоящую этой традиции, стремящейся подойти к границе языка, испытать пределы его возможностей[109].
103
106
108