Есть у меня часы, из ломбарда моего, прекрасные, электронные. Так впотьмах ничего бы я и не увидел, но на то они и изобретения — у меня в часах подсветка! Подсветка циферблата! А еще — калькулятор, чтобы сразу, не сходя с места, подсчитать все мои убытки. Правда, чтобы сделать это, надо что-то вроде булавки применить, а то клавиши больно маленькие. А еще шпилька нужна для надавливания специальной кнопочки сбоку, чтобы подсветка зажглась. С грехом пополам нажимаю и вижу: одиннадцать вечера восточноевропейского времени. Но что-то, чувствую, не так. А который на самом деле час, не знаю, ведь не полиция же я по вопросам времени на этом бездорожье! И только капает вода на это стеклышко и на эти одиннадцать часов, а из того факта, что вода оказалась чистой, делаю вывод, что нахожусь далеко от дома, от бассейна, потому что у нас никогда чистого дождя не бывает. По нашим машинам можно заметить, какие они грязные после дождя, в подтеках, разъеденные кислотой, кислотным дождем. Здесь скорее такой пейзаж, как будто плакучие ивы, поля, леса, а кое-где и канава и куча листвы. Может, я на Мазовше каким-то чудом оказался? И ни одного фонаря — ни при дороге, ни на горизонте. Ни одной машины, да и с какой стати им быть? В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит. Сорвал я боярышник и ем, ибо поддерживаю себя боярышником на этой целине. Боярышник, рябина, трут и омела — эти древние польские цветы, а еще рута и подорожник. Еще желуди с древних дубов. Все это выглядело как «уголок природы», который нам воспитательница устраивала в детском садике.
Иду я себе, а комета эта гребаная в какие-то дебри, в поля меня заводит. С наезженной колеи, человеческой рукой устроенной, сойти велит! Вот и приходится полем, неугодьем, в самую перед новью пору блуждать. И тут на горизонте замечаю каких-то людей. Ладно, думаю, только черт может в такое время по полю, по целине голым да мокрым летать, без подсветки. Стремно мне сделалось, территория пустая, ночь нигде ни церкви, ни кургана. Однако вижу — три человека идут ко мне по полю, что-то несут, но начинаю различать: три женщины. Впрочем, немного смахивающие на три плакучие ивы, раскидистые, потому что росту они были высоченного и волосы такие длинные, вроде как растрепанные, ветер ими играет. Я ретироваться, ноги в руки и было к своему «малюху» модель «Сахара» рванулся, да сообразил, что я в часе пути от машины. Тьфу, сгинь, сила нечистая! Оборачиваюсь и вижу — черт побери, черт побери, — не в силах человеческих таким высоким быть и так быстро меня преследовать. И не в человеческой власти такое дебильное выражение лица иметь.
Свят-свят! Боже мой! Конец мне приходит, momento mori, что в переводе означает: в этот момент я умер! Скрыться! А что это? Прочь, бляди немытые, прочь от меня, прочь, я ни в чем не повинен! У меня нет даже палки на вас, но только посмейте что сделать мне! Но они все ближе и как будто приобретают более реальные формы, размеры, и страх отпускает меня. Э-э-э… три мокрые курицы, пестро одетые и сильно под градусом, одна с каким-то музыкальным инструментом, большим таким, не скажу, не разбираюсь, может, контрабас, может, саксофон, что-то в чехле. Две другие тоже нагружены чем-то. А правильно ли идем на Вроцлав, спрашивает меня та, что постарше, а вода стекает с ее блондинистого парика. Скособоченного. Я — Бася, будем знакомы, а это мои девочки из ансамбля La Dominanta, из дома культуры. И сама тянет руку к моим губам, для поцелуя. Вы на самом деле ничего о нас не слышали? О нас писало местное приложение к местному приложению, в рекламной газете была о нас заметочка два года назад, с левой стороны в самом низу! И лису, что возлежит у нее на шее, с искусственными глазами-стекляшками поправляет, манерничает. Признаюсь, что на этой святой матери-земле, которую мы до последней капли крови от захватчиков, от агрессоров защищали, от турка и гяура, присел я, на борозде, на расклев воронам отданный, и «Присягу»[53] запел:…Не бросим землю, где наш род, не предадим язык наш… Э-э-э, да он побольше нашего набрался — так меня припечатали. Эти колдуньи. Эй, Баська, глянь-ка, что у него на шее, — жемчуга!
А я, вместо того чтобы бояться, беру себя в руки в столь новых, столь непривычных обстоятельствах, я бы сказал ментальных, ибо физически я все еще нахожусь там, возле придорожного креста. Ибо любовь к Отчизне сей, к этой борозде земли плодородной, черной, черноземом называемой, во мне просыпается такая, что аж ноги от удивительного умиления ватными делаются. О, за Отчизну, за матерь мою я… я… Да на костер! Какие-то древнеславянские дымы вижу, и Пяста-Колесника[54], и Репиху, жену его, Репкою также в узком кругу именуемую. Гимны какие-то слышатся мне сквозь этот туман, дым, праславянские песни, вижу оккупацию, кровь солдат, что собою эту землю удобрили. Из легионов, из АК[55](батальоны «Зоська», «Зонтик»), Барбара Вахович[56]. И тут такая восточноевропейская ледяная меланхолия, другим народам, к западу от Одера проживающим, лишь из литературы, из Достоевского известная, овладела мною, что только завыть!
55
Легионы — добровольческие польские воинские формирования, создававшиеся при иностранных армиях для борьбы за восстановление независимости Польши. Существовали во Франции в 1798–1807 гг., в Италии и Венгрии в 1848–1849 гг., а также — в Австро-Венгрии во время Первой мировой войны; Армия Крайова — действовала под руководством Польского эмигрантского правительства в оккупированной фашистской Германией Польше.
56
Барбара Вахович (р. 1937) — польская писательница, автор биографий великих поляков, борцов за польскую независимость.