Судьба словно вознамерилась окончательно сломить девушку. Американский дипломат, будто нарочно, выбрал для своей резиденции храм Гёкусендзи. Старинное мрачное здание днем выглядело даже умиротворенно, но ночью его заполняли печальные тени и шорохи; зимой же тут становилось особенно сыро и неуютно.
Окити тосковала по своему светлому дому у моря: его, хоть и беден он изнутри, всегда переполняли радость и удивительная, неуемная энергия обитателей. Главное место в нем занимал теплый очаг, с почерневшим от времени закипающим чайником, и все себя чувствовали здесь счастливыми и нужными друг другу. «У нас был самый настоящий дом, а это склеп какой-то!» — с грустью подумала девушка, дрожа от холода в плохо освещенном зале и ожидая, что к ней сейчас придут и покажут место, где отныне ей предстоит жить. Вдалеке послышался шелест накрахмаленной одежды, и из полумрака возникла пожилая женщина. В полной тишине она провела девушку куда-то в самую дальнюю часть храма, вежливо поклонилась и ушла.
В этой комнате несчастная наложница проведет целых два года, вплоть до того дня, когда консульство Тоунсенда Харриса переедет в Эдо, как в те времена еще называли Токио. Случится это только в 1859 году.
Комната оказалась темной и сырой, впрочем, как и все строение, и очень печальной, под стать своей новой хозяйке. Единственным утешением здесь для бедной девушки оставалось большое окно, выходящее в огромный ухоженный сад. Много часов провела Окити у этого окна; глядела на сад и думала о своей семье, с болью в сердце вспоминая Цурумацу и размышляя о том, почему же судьба поступила с ней так жестоко, превратив ее жизнь в сплошные страдания.
Надо отдать должное консулу: он сжалился над пленницей, и в течение трех дней Окити никто не тревожил, ей дали время привыкнуть к новому, столь необычному положению. Но она тем не менее никак не могла расслабиться и испытывала постоянное напряжение. Тревога не оставляла девушку: всякий раз, когда скользящую дверь в ее комнату отворяли, сердце у Окити больно сжималось. А вдруг это уже пришли за ней, с тем чтобы отвести ее к консулу, и ей придется впервые остаться с Харрисом с глазу на глаз…
«Я должна принять достойно все, что мне уготовано судьбой! — упрямо повторяла про себя Окити. — Смириться и молча пройти через то, что мне суждено…» Она станет делать все то же, что и в доме, где воспитывали гейш: притворяться, будто она актриса и просто играет на сцене. А когда этот спектакль кончится, снова вернется к себе домой, и тогда для нее опять начнется настоящая жизнь. Сейчас ее ожидает всего лишь очередной акт спектакля; это только игра, а потому ей не стоит ни о чем волноваться. Окити снова и снова внушала себе все это, но только уловка не удалась — у нее ничего не вышло.
На четвертый день ее познакомили с Тоунсендом Харрисом: он сидел в потертом кожаном кресле, одет по западной моде; просторная комната заставлена книжными шкафами. Рядом с ним стоял молодой человек, представленный девушке как личный переводчик консула Генри Хьюскен.
Увидев перед собой гиганта Харриса, девушка невольно задрожала — ей стало страшно от одного вида его длинной, густой рыжей бороды, закрывавшей всю нижнюю часть морщинистого лица. Он протянул ей руку, и в один миг Окити успела заметить все: и ухоженные, аккуратно подстриженные ногти, и грубую кожу, покрытую жесткими, густыми рыжими волосками даже на пальцах, отчего рука консула напомнила перепуганной Окити омерзительного громадного паука, тянувшего к ней свои мохнатые лапки… Девушка замерла; молча смотрела она на этого рыжеволосого здоровяка, боясь шелохнуться. Какая-то часть ее самой стремилась броситься наутек из этой комнаты и спрятаться где-нибудь в надежном месте. Или, еще лучше, сбежать отсюда, найти Цурумацу и очутиться в объятиях его таких ласковых и гладких рук.
Харрис тоже долго и внимательно смотрел на нее водянистыми голубыми глазами, в них мерцал какой-то болезненный огонь. У Окити, наверное, подкосились бы ноги и она, скорее всего, упала бы на пол, если бы уже не стояла на коленях, как полагалось в соответствии со старинными японскими традициями.
Она нервно облизнула пересохшие губы и подумала о том, что Харрис на самом деле уже старый и больной человек. Во всяком случае, именно такие слухи ходили о нем в ее родном поселке, и теперь они подтвердились. А это означало, что он, возможно, из-за старческой слабости уже не сможет ничего с ней сделать. Может быть, ему действительно требуется только нянька-сиделка и никто более?