Не могу, правда, сказать, что сильно от этого страдаю, просто иногда накатывает такое, единственным спасением от чего оказывается спиртное. Хорошо, случается это нечасто, иначе быть бы мне алкоголиком. Да и водку я не люблю, мне бы пивка… Люди-и-и… пива хочу-у-у… – «А в ответ тишина…»
Собственно, я не об этом хотел рассказать, а о том, к чему всё это привело меня однажды. Было это ранней осенью, когда приступы одиночества случаются со мной особенно часто и беспощадно.
Гулял я по городку, смешавшись с толпой, шёл туда, куда она меня влекла, усиленно воображал себя частью этой толпы, пытался представить себе, что я и есть эта самая толпа, толпа ведь не может быть одинока… «По улице печально шла грустная одинокая толпа…» Смешно, но если б я действительно вдруг сделался толпой, именно так бы я и выглядел… Короче, кончилось тем, что мне надоело страдать сей медитативностью и я отправился в ботанический сад. Нашёл в аллее подходящую скамеечку, откинулся на спинку и уставился в небо… Наверное, я задремал. Очнулся я от осторожного сухого покашливания, перевёл взгляд на источник звука и, мягко говоря, обалдел: передо мной на дорожке стоял навозный жук. Огромных размеров – с человека. С огромным же шариком… то есть, шаром… или даже – глобусом… навозным. Жук опять сухо покашлял и очень вежливо попросил:
– Простите, вы не могли бы убрать с дороги ваши ноги, а то я боюсь причинить вам неприятность.
– Да-да… разумеется… – только и смог просипеть я, одновременно поспешно убирая ноги под скамейку.
– Спасибо, вы очень любезны! – с достоинством ответствовал Жук, и важно прошествовал мимо, катя свой Шар… Или Глобус… Навозный.
Я проводил его взглядом, потом щипком рванул кожу на локтевом сгибе и тихо взвыл от боли. Оглянувшись вокруг, взвыл ещё раз, поскольку заметил то, что, рано или поздно, должен был заметить: по аллее гуляли, прогуливались и прогуливали друг друга самые разнообразные представители мира насекомых. Людей видно не было. Я поспешно бросил взгляд на себя и несколько успокоился – я остался человеком, никаких там разных педипальпов, слава Богу, у меня не возникло.
Как вы думаете: чем я занялся дальше? Ни за что не догадаетесь! – остался на месте и, сохраняя спокойствие, стал с большим интересом наблюдать.
Неподалёку прогуливалась парочка: взявшись лапками друг за друга, они не спеша шли, о чём-то трогательно трепеща крыльями. Прополз очень солидный майский жук, с таким видом, будто он идёт на чрезвычайно важное совещание. А вот богомол – это зрелище, доложу я вам! То ли потерял чего, то ли комплекс из Шаолинь-цюань{27} разучивает. Промчалась оса – полосатая, как… как матрас после стирки. В смысле – полинялый…
Шаолинь-цюань («шаолиньский кулак»).
Так, увлёкшись наблюдениями, просидел я довольно долго. В какой-то момент мне показалось, что я задремал… Господи, что за чушь дикая и невоспитанная снилась мне только что! Вот же – люди вокруг ходят! И педипальпы у них самые обычные! Так, что – всё в полном порядке. Ладно, пойду-ка я домой… Заждались там, поди… Да и личинки, опять же, пора откладывать. Правильно ведь говорят: «Не откладывай на завтра то, что можно отложить сейчас!» Так не пил, ёлы-палы, нет…
Случилось это в странную пору, когда коты и кошки, одуревшие от весны, устраивали на крышах буйные оргии, а молодые люди, влюблённые по уши, уныло вздыхали и отчаянно им завидовали.
В эту самую пору явилась ко мне Муза. Пришла, села на краешек письменного стола, поморщилась от табачного дыма, густыми сизыми слоями занавесившего комнату, отчего-то тихонько вздохнула и настроила свою арфу.
– Не пора ли тебе, о, свет очей моих, взять в руки перо, наполнить чернильницу свежими чернилами и приниматься за работу? Вот, послушай, что я тебе сейчас расскажу…
«Давным-давно, так давно, что и не было вовсе, на краю города И, который в стране У, жил Музыкант…»
– Ну, ты даёшь: в городе Перемен, в стране, которой нет… Это про Китай, да?
– Неважно, – отмахнулась Муза.
«…жил на краю города И Музыкант. Был он до того беден, что всё его имущество составляли четыре голых стены с полом и потолком – комната, старый спальный мешок, брошенный прямо на пол – постель, потрёпанная куртка, неопределённого вида, скатанная валиком – подушка. Но главным богатством являлась Скрипка.
Старинной была эта Скрипка: бока её потемнели от времени, лак давно уже не блестел, покрытый неисчислимыми царапинками; однако голос её не только остался таким же прекрасным, как в далёкой молодости, когда Мастер только что закончил свою работу над ней – напротив, он стал нежнее, будто пропитался Музыкой насквозь…»
– Подожди, Муза, – взмолился я. – Во-первых, я не успеваю записывать. И, кроме того – не слишком ли большие периоды?
– Сократишь, если понадобится, – довольно сухо ответила на это Муза. – Слушай дальше…
«Скрипка помогала Музыканту в трудные времена заработать на кусок хлеба: их приглашали на свадьбы и похороны, один раз даже позвали играть в трактир. Но там Музыканту налили вина и он, непривычный, до того опьянел, что насилу доплёлся до своей каморки, а по дороге чуть не выронил свою драгоценную Скрипку из ослабевших рук. После этого они поклялись друг другу никогда не ходить играть в трактиры.
Изредка их приглашал к себе один престарелый поклонник музыки. Туда Музыканту ходить нравилось по многим причинам. Во-первых, меценат действительно ценил хорошую музыку и знал в ней толк. Во-вторых, у него всегда вкусно кормили, и он не позволял Музыканту играть, не подкрепившись чем-нибудь основательно. Ну, а самое главное, это – в-третьих…»
– В-третьих, у меня бумага кончилась, а за ней в магазин идти надо…
– Никуда тебе не надо идти, – раздражённо перебила меня моя Муза. – В нижнем ящике стола целая пачка лежит… И не отвертишься, пока всё не допишешь, – ехидно пообещала она.
– Чего ругаться-то, обречённо пробурчал я и полез в стол. Там, к моему удивлению, действительно нашлась непочатая пачка машинописной бумаги. «Лет пять уже, наверное, лежит. И не вспомнил бы…» – подумал я, а вслух заметил: – И всё-то ты знаешь… Слушай, а ты, часом, не подскажешь – куда я мог позавчера деньги сунуть… Молчу, молчу, господь с тобой, – стушевался я, видя нехорошее выражение на её лице.
– Писать готов? Тогда пиши.
«…а самое главное, это – в-третьих: у любителя музыки была дочка, да прехорошенькая! Музыкант тайком вздыхал о ней, а музыку играл в основном для неё. Но, памятуя о разнице в сословиях, ни о чём таком даже и обмолвиться не смел.»
– Опять любовная история. Ты же знаешь, что я их терпеть не могу. Да и для кого всё это писать?
– Ты помнишь, что сказал святой отшельник Шао Мэй как раз по этому поводу?
– Нет, не помню…
Муза возвела свои прекрасные глазки к потолку, и начала декламировать заученным тоном, чуть нараспев:
«Шао Мэй сказал…» А-а-а-а-а-а-а!!! – вдруг завизжала она фальцетом резаного поросёнка. «Там паук!!! Убери его сейчас же!!!»
«Не припомню у Шао такого высказывания…» – подумалось было мне. Потом до меня дошло – поглядев на потолок, я действительно обнаружил какого-то паучишку.
«Господи», – подумал я. «Ну почему – у всех музы, как музы. А у меня… Да ещё и арахнофобией страдает…»
Делать нечего, пришлось установить стул, на него табурет и, свернув бумажный фунтик, лезть с ним в руках на это шаткое сооружение. Загнал внутрь кулёчка паука, вышел на лестничную площадку и вытряхнул бумажку. «Прости, уважаемый, но женщины – они, наверное, почти все такие», – шёпотом извинился я. Паучок постоял на одном месте, затем мрачно и решительно поплёлся по стене в угол на потолке. Видимо, плести сети на женщин. Я мысленно пожелал ему успехов и пошёл к себе.
Муза в комнате отсутствовала. Облегчённо вздохнув, я пошёл на кухню приготовить себе чего-нибудь поесть. Там меня ожидало целых два сюрприза – один приятный, а другой – не сказать, чтобы очень: на столе был накрыт обед на две персоны. А за столом сидела, разумеется, Муза.
27
Шаолиньское ушу, ШАОЛИНЬ-ЦЮАНЬ (полное название – «Шаолинь-Сы Цюань-Шу») – это традиционное название искусства рукопашного боя и способов владения оружием, зародившихся или развивавшихся в буддистском монастыре Суншань Шаолинь, расположенном в китайской провинции Хэнань (административный центр – Чжэнчжоу) в уезде Дэнфэн.