Но напряженные поиски новых технических приемов (они не могли не быть напряженными на стадии нарастания ремесленно-рыночного производства) неминуемо были связаны с работой интеллектуальной. Оторванность от земли, дающей хоть и малый и скудный, но все же заранее примерно определенный кусок хлеба, сравнительно широко распространенная грамотность (о которой можно судить по весьма многочисленным выцарапанным на штукатурке бытовым надписям, в том числе и назидательным для детей, на стенах бедных домов в скученных кварталах Ани и в пещерных домах), активное участие в жизни города, в жизни его улиц и крохотных, но все же площадей, — все это не могло не усиливать значения многочисленного ремесленного сословия, как ведущего в борьбе народных низов и против князей, и против вновь пробившихся в знать богачей, паронов (пробились ли они благодаря богатствам, нажитым торговлей, или нажитым путем ростовщичества), и против еще не вышедших в знать и не претендующих на княжескую нарукавную повязку, но уже набивших мошну богатеев. Ведущим ремесленное сословие было и в борьбе против верной спутницы знати и богачей — церкви, в лице ее многообразных служителей — и тех, кто сменил княжеский доспех на рясу и меч на священный символ, и тех, кто, пройдя монастырскую школу, вполне уверовал в то, что люди, ездившие, при жизни на земле, верхом и на колесницах, источавшие слезы у народа и причинявшие страдания миру, единожды претерпев мучения, став святыми, на том свете становились любезны богу, а затем сначала брали взятки, а потом уже помогали человеку в нужде — на что сетовала лиса, говоря о святом Георге (135).
Целый ряд ремесел определял необходимость овладения ремесленниками не только грамотой в смысле письменности, в смысле умения читать и писать, но и литературными образцами для украшения изделий, рассчитанных если не на местного массового потребителя, то на местную знать, на местных, пробивающихся в знать богачей и на вывоз, а в соответствии с этим украшаемых начертаниями классических стихов на языке, завоевавшем в среде знати себе почетное место в мирской жизни независимо от вероисповедания и национальности, — на персидском языке. Отсюда был только один шаг — в одну сторону, при овладении иноязычной письменностью без знания языка, к начертанию буквообразных узоров или бессмысленно повторенных несколько раз обрывков одного и того же слова, или, в другую сторону, к начертанию не списанных с рукописи, а на слух знакомых классических стихов, и, наконец, стихов, сочиненных самим мастером.
Учитывая размещение мелких мастерских и лавочек наполовину на улице, имея в виду бывшую там возможность перекидываться живым и бойким словом не только между собою, но и с работающим через узенькую улицу другим ремесленником или с прохожим, приостановившимся присмотреть и выбрать себе нужный ему товар, — учитывая всю совокупность условий жизни такого города, легко представить себе, что эта наполовину уличная жизнь (не только в час досуга, но и во время работы), жизнь ремесленников, должна была сделать эту среду и наиболее восприимчивой к уловлению и нового острого слова, и новой басенки, да еще не снабженной длинным назиданием. Эта среда была одинаково готова и к уловлению нового занимательного рассказа о проделках чьей-то хитрой жены, безымянная слава которой может облететь весь мир, и к сложению своих, еще более новых рассказов и басенок о том, что сейчас волнует, гнетет, тяготит придавленный нуждой народ или способно его утешить, подбодрить и прибавить ему силы, чтобы, объединившись с другими такими же бедняками, обиженными, обираемыми, не пользующимися безопасностью даже в своем доме, — как муравей от повадившегося лакомиться его личинками медведя (29) — выступить в качестве «телесных судей» и казнить насильников.[1]
Эта городская ремесленная среда, отнюдь не однородная, имевшая тоже свою иерархию, от забитого цеха ткачей, от «вонючих» дубильщиков и до работающих на князя, епископа и парона золотых дел мастеров, в массе своей особенно отчетливо сознавала свою зависимость, несмотря на личную свободу, от князей и богачей — от тех, «кто сосет мозг народа».
И городские ремесленники, видевшие в подлинном свете, на чьей стороне и власть, и богатство, и помощь божья, и знавшие, с кем народу надо бороться, чтобы сбросить или хотя бы облегчить неизбывный дотоле гнет, слагали реальные, правдивые миниатюры из жизни тех, кто «сосет мозг народа», и тех, кто «под тяжестью гнетущих бедствий нищают и умирают».
1
1 Ведь еще на нашей памяти, в старом Тифлисе, эта среда городских ремесленников и мелких торговцев в разнос, фруктовщиков, славилась как своего рода корпорация носителей и создателей остроумных и едких шуточек про власть и про не в меру жиреющую буржуазию.