— Я внедрил в ближний круг тургаудов Берке своего соглядатая, необычного: он из Переяславля. Во времена Неврюева погрома коназ Искандер[43], прозванный Невским, вырвал ему язык, а ты знаешь, как любит Верке безъязыких. Вот и взял, беспечный, в тургауды. Впрочем, кто их не любит — безъязыких? Говорил при нём свободно, а зря, — Даритай лукаво улыбнулся, показав мелкие зубы, — память этого человека держит слова, как палка вырезанный ножом узор, а к тому же — он умеет писать. Вот посмотри, какой разговор он мне записал.
Даритай извлёк жёсткий пергамент, расстелил поверх роскошного дастархана:
— Вот что сказал Берке Повелителю перед тем, как тот умер. Записав такое, мог ли я сомневаться, кто виновен в его смерти?
Боэмунд въедливо, долго смакуя каждое слово, проглядел донесение немого мухни[44]: «Сердце моё полно жалости, но, выбирая между любовью к брату и долгом перед Аллахом, правоверный не может колебаться. Я пройду это последнее испытание и смогу бестрепетно сказать у престола Его: «Любя брата, как самого себя, не впал я в постыдную слабость. Пророк Ибрагим был готов по воле Твоей расстаться с сыном возлюбленным. Ведомый примером высоким, отринул сомнения и я. Прими же и мой скромный подвиг, и да будет воля Твоя сиять над землёй правоверных».
Подняв глаза горе, Боэмунд удивлённо прошептал:
— Такое он говорил Бату? И мучился... избавиться от брата или нет? Или красовался... скорее красовался.
— Да, именно так, — подтвердил хозяин, — пока тебя не было, тут многое произошло. Думаешь, Берке вынашивал планы освободиться от опеки брата и занять ханские возвышение? Думаешь, он уж так хотел власти?
Боэмунд усмехнулся. Нет, даже оторвавшись от своей прошлой жизни, даже из далёкого далека своих бессмысленных скитаний по Европе — такого он не думал. Слишком хорошо знал Берке.
Дело было в другом — в мусульманах.
«Бату и Берке — сыновья Великого Джучи, в своей угодной Аллаху борьбе с непримиримыми врагами шли по благим стопам отца и всегда считали правоверных своими братьями по духу».
Да, именно такое скребут остро отточенными калямами[45] дворцовые летописцы нового «неподвижного города» Кечи-Сарая, это и останется в веках...
На самом же деле вовсе и не Бату и Берке, а только Бату. Кто вспоминал в те годы о Берке — послушной тени своего влиятельного брата?
Да, действительно, до последнего времени было именно так. Все долгие годы после загадочной гибели покровителя и мятежника Джучи-хана магометане-сунниты стеной стояли во всех склоках за его сыновей.
Стояли и при мягкотелом Великом Хане Угэдэе, когда оазисами Мевераннахра правил Хранитель Ясы свирепый Джагатай, не терпевший слуг Аллаха и топтавший их, как только мог.
И особенно при Великом Хане Гуюке — непримиримом, кровном, вечном враге джучидов и покровителе христиан.
У Бату-хана хватало врагов и на Западе и на Востоке, он охотно опирался на местных мусульман, имея общие с ними цели: освободиться со своими землями от тяжёлой узды Каракорума.
И вот, кажется, свершилось. Он полноправный правитель Запада, его друг Великий Хан Мунке — царит на Востоке.
Казалось, всё хорошо. В Коренном улусе власть в руках его давнего друга. Казнены все прихлебатели Гуюка, забили камнями поганую глотку его матери Дорагинэ, казнён хитромудрый советник Эльджидай. (Он так и не пожелал предать своего гнусного господина. Поступок достойный, но как же не хотелось Мунке убивать Эльджидая).
Бату посылал отряды в помощь Мунке. Ещё никогда они не были так близки. Баскаки помогали разорённым войной сабанчи-землепашцам[46], азартные гонцы мчались по ямским дорогом, а отряды ветеранов ловили последних джэтэ — грабителей караванов.
Казалось, теперь все его подданные живут, как хотят, и молятся, как хотят... Что ещё надо? Но...
Сначала Бату недооценил воспрянувшие тени, которые вдруг стали раздирать его разноплеменных соратников. Тех, которые казались такими едиными пред лицом старых врагов... Ведь и Бату, и его друг Мунке столько раз заявляли: «Все религии одинаково дороги нам, как пальцы на руке».
Но нет, не для того поддерживали Бату-хана здешние сунниты, чтобы нахальные язычники и зендики-еретики оскверняли смрадным дыханием их родные города.
И однажды началось.
Бату привык верить мусульманам и не ждать от них удара в спину, они были верными и хитроумными друзьями все эти годы. К тому же его мучила подагра, а всезнающего Боэмунда уже не было с ним... («Уже не было», — подумал Боэмунд сейчас, то ли оправдываясь перед собой, то ли жалея о своём уходе).