Но кто, кто там, на Востоке его друзья сейчас?
Хранитель Ясы Джагатай и сын его Бури — лютые враги... Но старому другу Мунке сейчас ой как несладко.
Дети Тулуя, любимого сына Чингиса — как бельмо в глазу у всех остальных чингисидов. Бату вспомнил унылое детство и яркую вспышку в том детстве: юрту Суркактени-хатун, мягкого приветливого Тулуя и... Мунке, который всегда был ему верен, и на войне, и... Но что же Бату раньше-то его не разглядел? Нужда не приспела? Ой-е... стыдно. А не разглядел вот почему: всегда считал его мальчишкой, несмышлёнышем. Не пора ли узреть в Мунке багатура? Только вместе они устоят. Чтобы семья Тулуя его поддержала, много ли нужно? Самую малость. Объяснить им: Бату Мунке не соперник, Бату не нужен пояс Великого Хана. Слишком много зачерпнёшь, прольёшь на штаны. Надо, надо обещать мальчику Восток... когда-нибудь.
Будет друг Фридрих — на Западе, а друг Мунке — на Востоке. А он, Бату — он займётся обустройством своих новых земель.
Пока Бату суетился и судорожно плёл паутину, его соперник тоже не дремал. Первым делом (не иначе мудрый Эльджидай подсказал) Гуюк объявил себя врагом Папы Римского, войну с которым хоть и приостановили из-за великого горя (смерти Угэдэя), но при первой же возможности её надлежит продолжить.
Вторым стало объявление о лояльности Гаюка православным-мелькитам Рума, Шама[119] и Руси, после чего он вызвал в свою ставку всех крупных церковных иерархов «для обсуждения крестового похода против еретиков».
Третьим хироумным решением был указ о «примирении несториан и мелькитов» — пред лицом истинных еретиков.
Всем, кто примет участие в походе, обещалась добыча и власть над «заблудшей Европой под сенью единого Бога и сына его Чингиса... покровителя христиан».
Не успел Бату оглянуться, как владетели множества душ — православные иерархи — откачнулись от него к Гуюку. Одно утешало — не все.
Доносили Бату, что некоторые несториане не согласны считать своих заклятых врагов-мелькитов друзьями и собираются такие вокруг семьи Тулуя. Да, не бывает худа без добра.
С указом против Папы Гуюк поступил мудро (для себя), а с указом о примирении двух ветвей «служителей Мессии» явно поторопился. «Воистину тяжёлый урок и для нас, — подумал тогда Бату, — нельзя объединять людей «за что-то», только «против кого-то».
Так или иначе, многие несториане, не согласные с Дорагинэ и Гуюком, откачнулись к семье вдовы Тулуя. А это было на руку Бату.
Весёлые настали времена. Где-то меж всем этим «библейским кружением» затерялась, как блоха в косичках, гордая, великая Яса. Она превратилась в слепой меч, а точнее в дубину, коим одни «служители Мессии» потчевали других.
В очередной раз несладко стало мусульманам, и на их поддержку мог Бату тоже вполне рассчитывать. Эта мысль вдруг понравилась его брату Берке, который всё уговаривал обратиться за помошью к багдадскому халифу. Но Бату не спешил: с друзьями рассоришься, а халиф не поможет — у него своих забот... Зато отдал приказ всячески помочь людям Булгарии, им же когда-то разорённой. Тамошние «белоголовые» — случись чего — его опора и против накалённых мелькитов Запада, и против пламенных несториан Востока.
Союзником оставался Ярослав, у которого вышколенное войско, за которым — богатства Новгорода. А если всё-таки поддержит Фридрих... ох, не поддержит.
Удар получился внезапным, но такое можно было просчитать. Огласили указ матери Гуюка регентши Дорагинэ (явно без сына не обошлось). Князь Ярослав немедля должен ехать в Каракорум. Настойчивое приглашение написано было мягкими словесами и полно прозрачных намёков на великие милости, ожидающие князя в столице империи «за помощь в войне».
Пришлось Ярославу — хочешь не хочешь — ехать в Центральную Орду. Если ослушаешься — это стало бы даже не вызовом, а прямым неповиновением. Ссориться с быстро набиравшим силу Гуюком — безумие.
Хитрый урусутский князь ходил понуро, изображал озабоченность и недовольство, но не ликовал ли внутри? Такая ли уж это была для Ярослава обуза?
Бату ночей не спал, чесал огрубевшим пальцем щёку. Думы его были не сладкими. Ярослав — воин, он ненавидит папистов, так вот они — воюй. Конечно, Бату щедро его одарил (впрочем, права на это не имея), но Гуюк сейчас пообещает честолюбивому князю нечто большее, чем власть над Русью (например, добрый кусок завоёванных в будущем Вечерних земель). Когда Бату был джихангиром, Ярослав имел все резоны с ним считаться, а что теперь? Не закружится ли у Ярослава всегда трезвая его голова. А ведь закружится...