Римская знать отказывалась воспринимать его серьезно, хотя — или, возможно, именно поэтому — он открыто выражал свои цели. Но буржуазия видела в Коле ди Риенцо своего спасителя от разрушения и беспорядков. Богатые сыновья торговцев, которые никогда не признавались знатью, перешли на его сторону. В праздник Троицы в 1347 г. — Кола созвал так называемый римский парламент народа и провозгласил свою диктатуру — в соответствии с конституцией. Его методы захвата и отправления близки тому образцу, который был знаком и национал-социализму: драконовские законы, решительная чистка судебной власти и бюрократического персонала, создание сильной армии. Он приказал, чтобы коррумпированных чиновников проводили по улицам, облачая их в нелепые одеяния и выставляя на посмешище перед населением. Тюрьмы были переполнены, специальные суды работали сверхурочно, число смертных приговоров возросло. Знать покорилась его правлению и поклялась в преданности. Полное единство римского народа казалось восстановленным, тем более что все привилегии знати были отменены. В конце он был свергнут теми же самыми классами, которые он обещал уничтожить, но фактически сделал еще более сильными. После его крушения он вступил в заговор с францисканскими монахами и принял харизматическую доктрину Иоахима Флорского, стремясь осуществить «Третью империю», царство духа.
Есть и другие исторические прецеденты, хотя ни один из них так не интересен, как короткое царствование Колы ди Риенцо, потому что оно имело место еще во времена расцвета современного государства. Диктатура Наполеона III, объявленная 2 декабря 1851 г., также характеризовалась идеологической лестью массам и их фактической изоляцией и распылением. Авторитарный контроль над объединениями рабочих, введение трудовых книжек, создание проектов общественных работ шло рука об руку с непрерывными заявлениями императора о его любви к рабочим.
В этих двух случаях — и во многих других[920] — мы сталкиваемся с массами, положение которых стало невыносимым. Эти массы демонстрируют революционные тенденции, их негодование против их правителей возрастает, поскольку они понимают свою неудовлетворенность. Современный фашистский лидер направляет волнения в такое русло и таким способом, что материальные основы общества остаются нетронутыми. В наше время это может быть сделано только путем замены мышления магическими церемониями не только в публичных праздниках, но и в повседневной жизни. Чтобы достичь этой цели, изоляция индивида, характерная для современного общества, усиливается до предела с помощью огромной сети бюрократических организаций и оппортунистической, бесконечно эластичной идеологии.
Эти соображения вынуждают нас прийти к заключению, что у национал-социализма нет никакой собственной политической теории и что идеологии, которые он использует или отвергает, являются простыми arcana dominationis, технологиями господства. Если это верно, то необходимо, по моему мнению, предположить, что немецкое руководство — единственная группа в сегодняшней Германии, которая не относится к своим идеологическим заявлениям серьезно и хорошо осведомлена об их чисто пропагандистском характере.
2. Действительно ли Германия — государство?
Но если у национал-социализма нет никакой политической теории, то является ли его политическая система государством? Если государство будет характеризоваться верховенством закона, то наш ответ на этот вопрос будет отрицательным, так как мы отрицаем, что в Германии существует закон. Можно утверждать, что
государство и закон не идентичны, что могут быть государства без закона. Государство, однако, каким оно возникло в Италии, задумывалось как рационально действующая машина, располагающая монополией принудительной власти. Идеологически государство характеризуется единством политической власти, которой оно владеет.
Я сомневаюсь, существует ли в Германии государство даже в этом ограниченном смысле. Утверждают, что национал-социализм — это двойственное государство, то есть фактически одно государство, в котором работают две системы, одна в соответствии с нормативным правом, другая — по индивидуальным мерам, одна рациональная, другая — сфера прерогатив.[921] Мы не разделяем это представление, потому что мы полагаем, что в Германии нет никакой сферы права, хотя есть тысячи технических правил, которые в известной мере предсказуемы. Мы полагаем, что монополисты, имея дело с немонополистами, полагаются на индивидуальные меры, а в своих отношениях с государством и с конкурентами на компромиссы, которые определяются целесообразностью, а не законом. Кроме того сомнительно, обладает ли национал-социализм единой принудительной машиной, если мы не принимаем теорию руководства за истинную доктрину. Партия независима от государства в вопросах, имеющих отношение к полиции и молодежи, но везде государство стоит выше партии. Во многих областях верховной властью обладает армия; бюрократия является неконтролируемой, и сильные позиции удалось завоевать промышленности. Можно было бы сказать, что такие антагонизмы характерны как для демократии, так и для национал-социализма. Предположим все же, что есть одно решающее различие. При демократии и при любой иной конституционной системе такие антагонизмы внутри правящих групп должны решаться универсально приемлемым способом. При абсолютизме король — настоящий законодатель; в его личности фактически объединена законодательная, исполнительная и судебная власть. Когда его безусловное требование вступает в конфликт с действительностью, государство распадается, как Франция перед революцией 1789 г., когда король обладал абсолютной властью только номинально, в то время как власть осуществлялась бюрократией, феодалами, судами, высшими слоями буржуазии, и все они ожесточенно сражались друг с другом. При абсолютной монархии, при конституционной системе и при демократии компромиссы между различными группами требуют и получают универсальную законность. Если государству необходимо скоординировать и ассимилировать сотни и тысячи индивидуальных и групповых конфликтов, то процесс должен быть завершен универсально приемлемым способом, то есть через абстрактный рациональный закон или по крайней мере через рационально действующую бюрократию. При национал-социализме, однако, все общество организовано в четыре жесткие централизованные группы, каждая из которых действует по принципу руководства, каждая со своей законодательной, административной и собственной судебной властью. Ни универсальный закон, ни рационально действующая бюрократия не нужны. Компромиссы между этими четырьмя авторитарными органами не нуждаются в том, чтобы быть выраженными в юридическом документе, их не нужно институционализировать (как и «джентльменские соглашения» между монополистическими отраслями промышленности). Вполне достаточно, чтобы руководство этих четырех сил неформально согласилось с определенной политикой. Четыре тоталитарных органа тогда будут проводить ее в жизнь при помощи механизмов, имеющихся в их распоряжении. Нет никакой потребности в государстве, стоящем выше этих групп; государство может даже быть помехой для компромиссов и для господства правящих классов. Решения вождя — просто результат компромиссов между этими четырьмя руководящими группами. Министерский совет государственной защиты не имеет никакого исполнительного аппарата, отличающегося от аппаратов этих четырех сил правящего класса.
920
Сравните отличный анализ: