И вот очередной гость живет у нас — завтракает, обедает, ужинает. К величайшему возмущению детей, начинает вмешиваться в их воспитание. Оно и понятно, он чувствует себя совсем дома. Его обшивают, обстирывают… Потом, если это подпольщик из Венгрии, он исчезает с такой же быстротой, как появился, а если нет, переезжает в какую-нибудь комнатку, которую Бела Кун же выхлопотал ему.
Тут-то и начинались иногда чудеса в решете. Хотя в двадцатые и тридцатые годы получение комнаты в Москве было почти чудом, однако среди наших гостей попадались и такие, что бывали недовольны, когда получали. И не мудрено! Тогда придется жить самостоятельно, на свои деньги, нельзя будет за всем обращаться к моей сестре и даже к Бела Куну… Хоть и редко, но все ж иногда мне приходилось вспоминать пословицу: «Не кормивши, не поивши, врага не наживешь!» А вот Бела Куну никогда ничего такого не вспоминалось. Даже людская неблагодарность не оставляла у него в душе никакого осадка. Поэтому, как только появлялся очередной приезжий, сердце его тут же раскрывалось, глаза опять лучились добротой, и мало того, что он приводил к нам нового постояльца, но в случае нужды отдавал ему свои башмаки, свитер, рубашку, что под руку попадалось. И все это происходило потому, что самому ему, в сущности, ничего не было нужно. Есть — хорошо, а нет — не замечает.
Конечно, «гостиница и ресторан», которые он завел у себя дома, подчас и ему были в тягость, но этого не понимали ни он сам, ни гости. Раздражение, когда оно возникало, Бела Кун срывал не на чужих людях, а всегда на ком-нибудь из семьи. Например, в такие минуты двенадцатилетняя Агнеш узнавала, что она постыдно неграмотна, так как ничего не знает об учении Павлова. (Отец, разгневанный, уходил в кабинет, громко хлопнув дверью.) Или семилетнему Коле сообщалось, что он идет не в ногу с веком, ибо не умеет построить железную дорогу из «Конструктора». Но бывало, что и суп «слишком горячий» подавался на стол…
Всем доставалось, кроме гостей и меня. О гостях вообще не могло быть и речи — Бела Кун был человек воспитанный, деликатный и очень гостеприимный. А меня он боялся обидеть, вернее сказать, боялся моей обидчивости. Не знал потом, как подступиться ко мне.
Одним словом, вспыльчивость его бессознательно устремлялась в другую сторону.
А вспыльчив он был необыкновенно, столь же вспыльчив, как и отходчив и добр. Все эти свойства его проявлялись очень ярко, очень экспансивно. Рассудок далеко не всегда играл роль контролера. Вообще говоря, рассудочности у него было очень мало, как и хитрости, осторожности, осмотрительности. Ему бы жить по велению чувств, и, если всерьез подумать, так родиться бы ему не сказочным богачом, а попросту в коммунизме, в том самом, о котором Маркс мечтал.
Не один он был таким среди ленинской гвардии, многие из них по человеческим качествам опередили свой век.
Но я отвлеклась так далеко в сторону, потому что задумалась о Бела Куне, потом невольно о революционерах ленинского типа — об интернационалистах.
Однако вернемся в трансильванский городок Коложвар и в 1913 год.
Приехав со съезда, Бела Кун сделал доклад в Коложварском рабочем общежитии. О чем он там говорил, не знаю, но отчетливо помню, что сказал он дома пришедшим к нему в гости близким друзьям-рабочим:
— Бухингер[21] все разглагольствует о том, что надо создать партийные организации. Но слова остаются пока словами — толку от них чуть. В провинции партийные организации существуют только на бумаге. Руководство считает, что партийные организации ничего не дают. А если их просто нет? Что будет, если назначат выборы? Кто займется организацией предвыборной борьбы в Коложваре, Надьвараде, Араде, Петрожене, Марошвашархейе и в других местах?
Рабочие соглашались с ним. И один предлагал что-нибудь и другой, но все сводилось больше к жалобам или в лучшем случае к таким предложениям: «Надо снова обратить внимание партийного руководства на это невыносимое положение».
И вновь бранили редакцию «Непсавы» за то, что она почти не борется с коррупцией, которая принимает огромные размеры, говорили, что буржуазные газеты, более того, даже бульварные газеты частенько опережают ее и энергичнее выступают против взяточничества и лихоимства.
А Бела Кун все возвращался к тому (это, видно, его очень огорчало), что Гарами[22] доволен избирательным пактом, который заключили с оппозиционными партиями буржуазии. По мнению Гарами, этот союз полезен, а тот, кто критикует его, наносит ущерб рабочему движению.
— Черта с два! — сердито кричал Бела Кун. — Такой союз вреден, ибо не они присоединяются к нашим требованиям, не они перенимают наши способы борьбы, а партийное и профсоюзное руководство приспосабливается к тактике графов и политиков типа Важони[23] к их методам борьбы. Если это будет так продолжаться, мы постепенно утратим нашу социалистическую сущность.
Новое законодательное предложение Йштвана Тисы относительно выборов, которым так доволен был Гарами, по мнению рабочих, было попросту насмешкой над всеобщим избирательным правом.
Собиравшиеся у нас коложварские рабочие неделями толковали об этом. Атмосфера каждый вечер накалялась почти до взрыва и смягчалась только тогда, когда Бела Кун обращался ко мне:
— А перекусить что-нибудь найдется? Ну, выкладывайте все, что есть, на стол… Товарищи, поедим, чтобы сил набраться, — и в комнате слышались раскаты его задорного смеха.
Однажды, когда рабочие уже ушли, я спросила его:
— А что же делать-то?
Бела Кун посмотрел на меня и ответил помрачнев:
— Вот и я уже несколько месяцев все думаю об этом.
Потом, как и всегда, когда ему не хотелось говорить о чем-нибудь, он засвистел.
Рабочие не раз жаловались и на то, что руководители партии живут в столице, оторваны от них, даже наездами не бывают в провинции и понятия не имеют об их проблемах.
К этим жалобам решили прислушаться. Начали устраивать вечера с докладами на социальные и политические темы. Кроме местных докладчиков, выступали и приезжие из Будапешта. Я помню доклады Жигмонда Кунфи, Шандора Гарбаи, Адольфа Киша[24]. Рабочие слушали их с трогательным вниманием. А когда кончался доклад, подходили к докладчику и откровенно говорили о том, чем они довольны, чем недовольны и в чем ждут более правильного решения вопроса.
Надо сказать, что дороговизна росла изо дня в день, то тут, то там вспыхивали стачки, политические демонстрации, повсюду царило беспокойство. Но того, что случилось потом, никто не предполагал, во всяком случае, никто не думал, что это может так скоро произойти.
…Стоял конец июня 1914 года. Как-то к нам постучался мой брат, живший с нами в одном доме. Пришел он в неурочный час, после обеда, и взволнованно сказал:
— В Боснии убили Франца-Фердинанда и его жену.
Я разбудила Бела Куна. Он открыл глаза и спросил со сна:
— Что случилось?
Я сказала.
— Да провались он! — ответил Бела Кун и, повернувшись лицом к стенке, заснул опять. Но мгновение спустя снова повернулся ко мне, сел.
Я повторила ему все, что слышала. Он вскочил, быстро оделся и, сказав: «Будет война!» — ушел.
Вернулся домой только вечером. Рассказал то, что слышал об убийстве Франца-Фердинанда и о возможных последствиях. Напомнил о том, что он говорил мне, когда еще был женихом: «Может наступить такое время, когда нам придется расстаться. Этого потребуют обстоятельства».
Тогда я не придала значения его словам, быть может, в ту пор£ он еще и сам не думал, что эти обстоятельства так скоро наступят.
С начала войны до тех пор, пока его не призвали, Бела Кун писал брошюру «Маркс и война». (Рукопись пропала, конечно. Быть может, и она найдется когда-нибудь.)
ВОЙНА — ПЛЕН…
Убийство Франца-Фердинанда и последовавшее за ним объявление войны поразили всех. Правда, разные слои населения по-разному отнеслись к этому крутому повороту истории.