Это заведение и баром-то назвать можно было с натяжкой: так, забегаловка метров двенадцать в длину да десять в ширину. Стойка находилась слева и имела форму хоккейного конька передним заостренным концом к двери. К залу примыкали кабинетик и кладовая. Туалет находился за баром, возле задней двери. Справа в помещении были четыре отгороженных приватных стойла, слева — пара круглых столиков.
У барной стойки сидели двое, еще один стоял с той стороны. Всем троим было за пятьдесят. Те двое, что у стойки, были в бейсболках, несвежих майках под еще более несвежими рубахами и в дешевых джинсах. У одного на ремне висел длинный нож, у другого под рубахой был спрятан пистолет.
Человек за прилавком в молодости, возможно, был в неплохой физической форме — плечи, грудь и руки все еще мускулистые, но уже обросли подушками жира, а груди как у старой шлюхи. Под мышками некогда белой рубашки с короткими рукавами — желтые пятна застарелого пота, а штаны висят чуть ли не на середине бедер, по подростковой моде, нелепой для того, кто этот возраст давно миновал. Желтые волосы все еще густы, а лицо обильно поросло клочковатой недельной щетиной.
Вся троица увлеченно смотрела хоккей по старому телику над стойкой; тем не менее на вошедшего дружно обернулись. Вошедший был небрит, в грязных кроссовках, мятых слаксах и попугайской гавайской рубахе. Такому место где-нибудь на Кристофер-стрит (если б сидящие еще знали, где она находится).[1] И все-таки типаж был им определенно знаком.
Неважно, насколько этот тип небрит и как небрежно одет: слово «гей» у него, можно сказать, на лбу написано.
— Можно пива? — спросил он, подходя к стойке.
Бармен с минуту демонстративно не двигался, но все же вынул из холодильника банку «Будвайзера» и пустил по столешнице.
Незваный гость, поймав банку, воззрился на нее так, будто увидел «Будвайзер» впервые.
— А еще что-нибудь есть?
— «Буд» безалкогольный.
— Вау, — ухмыльнулся нахал. — Надо же, какой выбор.
Бармен колкость проигнорировал.
— Два пятьдесят, — сказал он.
Прейскуранта над стойкой не было.
Вынув толстую скатку банкнот, вошедший отсчитал три, после чего положил сверху пятьдесят центов мелочью, чтобы чаевые составили доллар. Три пары глаз проследили, как стройные, изящные руки прячут деньги обратно в карман, после чего взоры вернулись к экрану. Голубоватый гость устроился в кабинке позади завсегдатаев и, припав спиной к углу, задрал ноги и тоже уставился на экран. Так вчетвером они просидели минут пять, пока дверь не открылась и в бар не вошел еще один посетитель, с незажженной сигарой во рту. Он ступал так тихо, что его заметили уже в метре от прилавка, причем один из сидящих сказал бармену:
— Том, глянь-ка, у тебя в баре цветные.
Малыш Том и мужчина с ножом нехотя отвлеклись от просмотра и взыскательно оглядели темнокожего, который уже успел устроиться на стульчике у края стойки.
— Можно виски? — попросил он.
Малыш Том не пошевелился. Нет, подумать только: сначала пидор, а за ним еще и ниггер. Во вечерок. Взгляд бармена с лица темнокожего гостя перекочевал на его двубортное пальто, дорогую рубашку и отглаженные джинсы.
— Ты из дальних мест, мальчик?
— Можно и так сказать, — ответил тот, пропуская мимо ушей второе за полминуты оскорбление.
— В паре миль у дороги есть местечко для гнедых, — сказал Малыш Том. — Там тебе и нальют.
— А мне бы здесь хотелось.
— А вот мне бы не хотелось, чтобы ты здесь торчал. Бери-ка, парень, жопу в горсть и дуй отсюда, пока я не рассердился.
— Значит, здесь мне не нальют? — не очень-то сокрушенно переспросил темнокожий.
— Дошло наконец. Давай-давай, вали по-хорошему. Или мне с тобой по-плохому обойтись?
Слева от него двое завсегдатаев зашевелились на стульях, рассчитывая намять гаду бока. Гад же отреагировал весьма странно: сунул руку в карман пальто и, вынув оттуда бутылку виски в оберточном пакете, скрутил на ней пробку. Малыш Том на это нырнул правой рукой под прилавок. Обратно рука показалась уже с бейсбольной битой.
— Эй, мальчик, — предостерег он. — Не вздумай здесь пить.
1
Улица в Гринвич-Виллидже, считающаяся центром общины геев и лесбиянок Нью-Йорка.