- Дурака не валяй! - сказал он Виллему. Он привык приказывать, водворять спокойствие на корабле. Его спокойный, решительный голос и внушительный вид подействовали на толпу, как масло на бурное море, и Виллем, хоть и нехотя, опустил руку. - Нам надо поговорить с фон Ренненкампфом насчет землемерных дней и еще кое о чем, - сказал капитан барону, который стоял перед ним и в волнении покусывал губы.
- Разве так разговаривают? Это бунт! Почему эти женщины ушли с поля?
- Об этом нам как раз и нужно поговорить с бароном, - сказал Длинный Виллем гремящим голосом.
- Никто не разговаривает и не обсуждает дела с поднятыми кулаками!
- У меня-то кулаки не подняты, - капитан Тиху старался перевести дело в шутку.
- Я не о тебе говорю, но здесь твой брат, и этот… - и барон покосился на кокиского Длинного Виллема, который и сейчас стоял, угрожающе сверкая глазами, и, по-видимому, каждое мгновенье был готов поднять кулак для удара. Но решительный вид Виллема и других мужиков и досадное сознание того, что в кармане у него нет оружия, заставили барона уступить.
- Хорошо, - сказал он, поворачиваясь к капитану Тиху, - волостной старшина здесь, - я поговорю со старшиной и с тобой!
- А почему господин барон боится других? Японцы прострелили мои горбушки, я уже не смогу ничего плохого сделать барону - воскликнул лайакивиский Кусти.
А Мари добавила:
- Если картофель, выкопанный нами, годится на еду самому барону, то немножко земли с картофельного поля, что насыплется с наших ног на господские полы, не затруднит его слуг!
- Пусть Матис пойдет третьим, у Матиса наши параграфы! - прогремел над всеми голос раннавяльяского Сандера.
- Матиса тоже! Без Матиса нельзя ходить! - закричали со всех сторон, и барон вынужден был впустить в парадную дверь и Матиса. Но так уж случилось, что в переднюю проскользнули и Пеэтер, и Длинный Виллем, и лайакивиский Кусти.
Видя, что и другие мужики подались за ними, Тынис Тиху преградил им дорогу своей широкой грудью.
- Поймите вы, дела нужно вести спокойно. Барон один, а нас уже и так много, хватит!
- Я не могу сразу со всем стадом говорить, - сказал барон и захлопнул дверь.
Спустя мгновение, увидев своего младшего сына Германа, спешившего со второго этажа по лестнице с вопросом: «Was ist los?[36]» - старый барон почувствовал себя надежнее и пожалел было о том, что унизился и впустил в парадную дверь мужиков, в особенности Матиса. Он объяснил сыну по-немецки, что, по его мнению, ist los, но Матиса выпроваживать не решился. Молодой барон лежал на диване и читал захватывающий любовный роман Захер-Мазоха, когда снизу до него донеслись возбужденные голоса. Так как он разлегся весьма удобно и основательно, то не мог сразу, не приведя себя в порядок, сойти вниз. «Бунт!» - была его первая мысль. Недаром газета «Revalsche Zeitung» каждый день приносила со всех концов государства тревожные вести; но ему все же не верилось, чтобы крестьяне его папаши были способны на бунт. Однако, увидев Матиса, о котором отец рассказывал так много плохого, с которым отец судился, истратив уйму времени и денег, он, как и другие обитатели баронского дома, понял, что дело, должно быть, серьезное.
- Но что эта толпа там на дворе делает? - спросил он у отца.
- Требуют прав, - иронически обронил барон.
- А эти кто такие?
- Это тоже новые министры!
- Не стоит насмехаться, - сказал капитан Тиху на языке, на котором переговаривались между собой барон и его сын. Немецкая речь Тыниса Тиху, хоть от нее и пахло портовым жаргоном, была не так уж плоха.
- А что же вы сами, капитан, - даже немецкий язык знаете, повидали свет, - разве вы не могли одни прийти на мызу?
Немецкая речь капитана заметно повлияла на барона, он стал более вежливым, даже обратился к Тынису на «вы» и провел капитана, старшину, а с ними против своей воли и Матиса в свой кабинет. Пеэтера, лайакивиского Кусти и Длинного Виллема он оставил в прихожей. Барон не прочь был выпроводить их совсем, но не решился открыть дверь, побоялся вторжения мужичья с парадного крыльца.
Окно кабинета было обращено к неспокойному, укрытому черными тучами морю. Впустив в кабинет крестьян, барон захлопнул дверь. Правду говоря, он больше побаивался тех трех оставшихся в прихожей (да, один из них был, верно, Матисов сын Пеэтер), чем этой стоявшей перед ним троицы. Барон даже предложил стул капитану, но когда Матис и старшина тоже расселись, он не возражал - немецкая речь Тыниса Тиху немного успокоила барона.