Впередсмотрящий отбил вахтенные склянки, и капитан вошел в штурвальную рубку. Талистереский Яэн, двадцатилетний долговязый рулевой, поднял утомленные глаза с компаса на капитана и тотчас же опустил их на компас, куда скользнул и взгляд капитана. На палубе послышались шаги новой вахты, и в каюту вошли штурман, старый Танель Ыйге, и рулевой матрос, рыуна-ревалаский Сандер.
- Зюйд-вест-зюйд! - сказал, не глядя на вошедших, отстоявший вахту рулевой и отступил от штурвала.
- Зюйд-вест-зюйд! - повторил Сандер глуховато (язык его еще с трудом ворочался во рту после короткого тяжелого сна) и занял свое место.
- Зюйд-вест-зюйд! - повторил отрывисто старый штурман.
Тело Сандера напряглось, и, ухватившись за штурвал, он до боли вонзил ногти в мякоть ладоней, чтобы окончательно прогнать сон.
- Тринадцать миль за вахту, - рассуждал капитан, вычерчивая зигзагами на карте пройденный парусником путь. (Вахта на «Каугатоме» была шестичасовой.) - А если взять по прямой, то мы продвинулись вперед самое большее на милю или две. Мало толку от наших трудов.
- Да, маловато. Если прикинуть еще и течение, то действительно маловато, - проговорил в тон капитану штурман.
Барометр стоял очень низко, ветер может снова перейти в шторм. Может быть, разумнее всего было бы оставить лавирование и, изменив курс, лечь на галфвинд, - через несколько часов они достигли бы ставангерского рейда. Гавань Тынису знакома, здесь они могли бы прохлаждаться на якоре, приводя в порядок корабль после шторма, запасти свежей питьевой воды и при первом более или менее попутном ветре снова выбрать якорь. С другой стороны, рейс и без того затянулся, и Тынису не хотелось терять ни одного лишнего дня.
В тот же миг послышался глухой удар, будто выбивали пыль из огромного мешка. Трое в штурвальной рубке (сменившийся рулевой матрос уже вышел) одновременно посмотрели на нос корабля. Взгляды штурмана и капитана задержались там на несколько мгновений, а глаза Сандера тут же вернулись к компасу, который качался перед ним, как пьяный.
- Хотя грот-бом и закреплен в двух местах, а при слабом ветре и боковой волне он все норовит перекинуться. Ничего страшного, только бы его не вырвало из ликтросов, - тревожился штурман.
Капитан не ответил. Нельзя сказать, чтобы старый Танель Ыйге не знал дела и не заставлял бы команду работать, но капитану не нравилось, что штурман иной раз как бы пытался поучать его, капитана, и порой в плавании у Тыниса Тиху появлялось такое чувство, будто штурман, несмотря на всю свою скромность, становится на голову выше его, а такого положения он, капитан, конечно, не мог терпеть.
- Ну да, - буркнул, наконец, Тынис Тиху. - Если понадобится, разбудишь меня.
- Ты давно уже глаз не смыкал, иди спи спокойно. Сейчас по крайней мере ветер унялся…
Капитан кашлянул. Ему отчасти и нравилось, что старый Танель Ыйге заботился о нем, а с другой стороны, это было и неприятно. Но сейчас он и впрямь очень устал и давно не ложился. Выйдя на палубу и еще раз оглядев неспокойное море, он тяжелыми шагами направился в свою каюту, зажег качавшуюся на стене керосиновую лампу (на самом деле раскачивало корабль, а лампа на шарнирном креплении силой своей тяжести старалась держаться в равновесии), стянул сапоги, снял с себя костюм, погасил свет и улегся на койку.
Но уснуть он не мог. Нервы (вероятно, от переутомления) были слишком напряжены, и беспорядочно запутанные мысли и воспоминания назойливо осаждали мозг.
…Семнадцатилетним юношей он плавал вместе с парнем-односельчанином, агамаским Прийду, на «Луизе-Эмилии» - барке рижских немцев. В Финляндии, в Катка, они погрузили пропс для Кардиффа, в Кардиффе выгрузили пропс и приняли новый груз - уголь для острова Мадейры, а уж оттуда «Луиза-Эмилия» пошла с пустым трюмом в Соединенные Штаты, в Мобиле. Капитаном был толстобрюхий, с щетинистыми волосами немец Эснер, сам он лопал все лучшее, команда же должна была довольствоваться постной похлебкой.
- Удерем, - предложил Прийду, когда они были в Мобиле.
У него и самого давно бродила такая мысль, но он боялся высказать ее кому-нибудь, опасаясь предательства.
- Фрийдо! Теннис![18] - кричал толстобрюхий немец, рыская в порту Мобиле вокруг огромного штабеля досок, в котором они уже второй день скрывались.
…И вдруг мысли перенеслись к домику в пригороде Нью-Йорка, где они с Анной прожили свой первый и единственный брачный год. Корабль только что пришел в порт, и, возвратившись домой, Тынис столкнулся лицом к лицу с греком, торговцем овощами, державшим лавку на улице напротив. Ух, и грязная это была история… Чтобы освободиться от этих дум, капитан снова зажег лампу, натянул занавески на иллюминаторы, отыскал в кармане ключ, открыл ящик стола и извлек оттуда письмо от Лийзу.