…Отец вошел в комнату. Медленно снял с головы мокрую шапку и повесил ее на вешалку, медленно, молча снял насквозь промокшее пальто, бросил его на пустой крюк для сетей и начал стягивать с ног тяжелые сапоги.
- Ну-ка, парень, помоги отцу, - сказала мать.
Он подошел. Сапоги от воды и дегтя были скользкими; правый после долгих усилий поддался, но левый заело и ни с места - отцовские ноги распухли от долгого пути из города.
- Как прошло дело в суде? - спросила озабоченно мать.
Отец не ответил.
- Проиграл? - спросила мать.
Отец и теперь молчал, только голова его опустилась на грудь, и он провел по глазам тыльной стороной ладони.
- Я тебе наперед говорила, что не выйдет ничего из этой затеи, не нам тягаться с бароном. Баре и перед судейским столом, и за судейским столом - волк волка не сожрет, - проговорила мать и тихо заплакала.
Но отец вдруг выпрямился, уставился на мать горящими глазами и сказал:
- Если нет другого суда, то когда-нибудь я сам учиню барону суд!
С этим воспоминанием сознание Пеэтера и перешло из полудремотного состояния в мир сновидений.
…Громадного роста мужчина, ощупывая палкой дорогу, шел по береговой тропе. Словно бы слепой Каарли, но вроде и не он, Каарли ведь не так высок, чтобы доставать головой до вершин сосен. Ветер прижимал к костлявым ногам старые широченные штаны из мешковины, и, переступая с ноги на ногу, человек колыхался, как корабельная грот-мачта в шторм. Далеко, на рифах Суурейкуйва, громыхал - ох, как громыхал! – Хуллумятас[20]. Море пенилось, большие сердитые волны выходили на берег Юуринина. Выше, на Соолакуйва, сидит угодивший в тумане на мель трехмачтовый норвежский парусник. Сколько там добра - кофе, сахару, белой муки, все господские, праздничные продукты! Старый хромой Михкель из Кийратси перевез на берег двух матросов и шесть мешков белой муки. Да что говорить о Михкеле! Отец на своей лодке перевез на берег шесть человек и три мешка муки. Хватит и этого, - не всяк день добыча, а жевать всяк день у нас обычай! Отец сам стоит на корме шлюпа и кричит:
- Пеэтер, сынок, натяни шкот, мы теперь покажем барону и таможенникам, как Луукас пиво варил.
А он, Пеэтер, кричит в ответ:
- Не бойся, Спартак, твои товарищи гладиаторы стеной стоят против римских легионов!
Но почему Хуллумятас так сильно гудит?
Пеэтер проснулся. Хуллумятас все еще шумел, но теперь этот звук доносился не издалека, а с пола, из носу спящего лоонаского Лаэса. Пеэтер чиркнул спичкой. Да, мужики спали тут же, в его комнате, а часовые стрелки в точной тьме успели продвинуться только на несколько коротких шагов.
Спичка погасла. С Раплаского шоссе сюда, в боковую улицу, вливался зеленоватый свет газового фонаря, он едва заметно просачивался и в темную комнату сквозь оконные занавески. Это был городской свет, пять лет подряд Пеэтер видел его, просыпаясь среди ночи, но в своих сновидениях он еще бродил по родным береговым тропам. Странно, как глубоко западают в человека впечатления детства, годы, проведенные в родном доме, - даже дядя Прийду, живущий почти четверть века в городе, все еще бродит во сне по Каугатома. В городе дядя женился, нажил и вырастил детей, а вот придет письмо из Каугатома: будь, мол, добр, наскреби пятьдесят целковых для корабельного пая - и он не может отказать, хоть жена и ворчит, и денег в доме совсем в обрез. Притом дядя Прийду, по собственному утверждению, давно оставил мысль о возвращении на побережье, ест городской хлеб, дышит городским воздухом, копошится по мере сил на фабрике, отстаивая свои права и права товарищей, и не очень-то вспоминает барона Ренненкампфа, с которым брат Матис все еще меряется силами. Но он, Пеэтер, сын Матиса, правду говоря, и не думал навсегда оставаться в городе; он хотел бы стать немного на ноги, собраться с силами и разумом и тогда вернуться на берег, показать, что и он мужчина. На берегу они до сих пор пилят доски и корабельные брусья вручную, а что стоит мужчине вроде него, хорошо знающему машины, соорудить для каугатомаского товарищества какую-нибудь пилораму, работающую силой ветра! Тогда бы и корабельная работа и постройка лодок там, на месте, пошли бы веселее. Он сам у Гранта изготовил две модели пилорамы и толком разобрался в распиловочных установках, работающих с помощью ветра и пара. Если бы сааремааское судовое товарищество осталось при прежнем уставе, уж он бы позаботился о том, чтобы при постройке нового корабля не пришлось пилить вручную ни одного бруса.