Дернулась Дашутка назад — жених за руку держит. И не слепой вовсе. А стоит рядом с нею парень тот лесной, улыбается.
— Ты чего придумал? — задохнулась Дашутка. — Какая тебе свадьба? Не для свадьбы я сюда шла. Зря ты в молодого перекинулся. Не пойду я за тебя. И колечко своё забери.
Заплакала она от смелости, но своё долдонит:
— Чего ты натворил с моею семьёю? Уж ежели ты такой умелый да ловкий, так почему же у тебя не хватило ума понять тёткины корысти? Я ж тебе говорила: меня жалеючи, натворила она беды, меня и наказывай... А её прости, Христа ради!
Упала Дашутка лесному парню в ноги, и опять голова её пошла кругом. Качнулась она и память потеряла.
Когда же в себя пришла, уж она дома лежит. Рядом отец сидит, Финета суетится:
— Ой же, смертно напугала ты нас! Вовсе мёртвой была, когда тебя чужой человек из лесу принёс...
Федот себе с разговором лезет:
— Гляди-тко, доченька, со страху-то и мы с Финетою поумнели. Ну давай, поправляйся теперь.
А весною, когда Дашутка стала выходить на молодую зелень, повстречался ей на поляне добрый молодец. Он тут, в нашей таёжной земле, с другими учёными мужиками что-то полезное для людей искал.
Они прямо в нашей церкви и повенчались потом.
А когда стал он ей колечко на палец надевать — признала Дашутка колечко: то самое, какое зимой она лесному парню вернула. Вот она где, хитрость-то!
И всё-таки дело тут без Боровика не обошлось.
Онегина звезда
Илька Резвун был ещё каким подскокышем — у батьки своего на ладошке помещался, а уже тогда нырял да плавал по омутам-заводям речки Полуденки, что за Сузуном по Алтаю бежала, словно щурёнок-непоседа. И всё потому, что опять же батьку своего, Матвея Резвуна, повторил.
Был Илька в семье, после сплошного девчатника, пятым, каб не шестым приплодом. Зато последним. Потому, знать, и прирос он котцову сердцу больше всякого сравнения. Селяне говорили, что раздели Резвунов хотя бы всё той же речкой Полуденкой — вода меж ними чистой кровью возьмётся!
Эта самая речка Полуденка больше всего и соединила их непоселдливые души. Сам Матвей на речке таким был рыбаком да ныряльщиком, что сказывали, меньков[64] под водою зубами хватал. А то брался пронырнуть из проруби в прорубь.
Шибко тому вся округа дивилась. А надивившись, похваливала. А похваливши, поругивала. Особенно изводились тревогою всезнающие старухи. Они-то и пугали Матвея:
— Гляди, чёрт везучий! Кабы твоего задору-смелости да водяной не присёк! И чего ты всё шныряешь по его наделам? Каку таку заботушку потерял ты в речке Полуденке? А и правда ли нами слыхана, что сулился ты Живое бучало[65] скрозь пронырнуть? Что ж, нырять-то нырни, да обратно себя верни. Хотя бы мёртвым, — добавляли они и дальше стращали. — Не было ещё такого удальца, кому провал тот измерить довелось. Когда-никогда, а доныряешься! Расщелкнёт тебя водяной, как сухое семечко!
— А может, я и есть тот самый водяной, что в Живом бучале обосновался? — как-то позубоскалил над чужими страхами Матвей Резвун. — Только скроен я не по привычным меркам. Разве вам не помнится, что пращурка моя, древняя бабка Онега, два века жила?
— Помнится. А то как же.
— Так вот, ежели б она своё бессмертие мне не передала, топтать бы ей землю и по сей день! Понятно? Потому я никаких глубин, никаких водяных не боюсь.
— Изгаляется над нами Резвун, — засуетилась меж говорух самая неуёмная стращалка Марьяна Лупашиха. — Вровень с недоумками ставит нас. Играется вроде с нами, старухами. Ничо-о! Доиграется бычок до верёвочки... Ежели его из-под воды никто не дернёт, так на бережок выбросит... Ведь мною чего слыхано: будто Матвей, ныряючи, рыбу под водой из чужих снастей выбирает! Он и сына своего Ильку тому же самому научает...
— Брось ты, Марьяна, золу поджигать! — тут же присекли её болкотню редкозубые товарки. — Что ж ты греха не боишься? Не такой уж кот вор, чтобы кобылу со двора свёл... Ежели не тобою самой придумана эка блажь, то какого-то лоботряса тянут завидки за язык. Наловивши, поди-ка, одних головастиков, он от безделья и разбрасывает о Резвуне брехалки. А ты подбираешь...
— Так ведь моё дело дударево, — поторопилась оправдаться Лупашиха. — Я ить только дуду про беду, я к ней ноги не пришиваю. Но скажу и от себя: резвый конь подковы теряет. Помяните моё слово!
Вот ведь штука какая!
Будто на чёрных картах выгадала та Лупашиха подтверждение своему пророчеству.