— Да, да, да, я понимаю, — пробормотал Бенинсон, — мне всего лишь хотелось помочь…
— Вы и помогли, — не сдержал холодной усмешки Гридин.
— Ах, господин Гридин, я по вашим глазам вижу, как плохо вы о нас теперь думаете. Раньше были совсем другие глаза.
— По долгу службы обязан я верить только самому себе и слушать ответы, — отрезал Гридин. — Какое известие желали вы передать адмиралу Чичагову, когда спускались к воде?
— О том, что переправе французов надлежит свершиться в Ухолодах.
— Не смотрите так на моего брата, — сказал Гумнер, — он говорит правду.
— Кто же передал вам, господин Бенинсон, сие известие?
Гридин словно бы и не слышал Гумнера. Он уже не верил ни одному их слову.
— Маршал Удино собирал у себя всех уважаемых лиц города и сказал через переводчика, что поелику невозможно скрыть, что армия будет уходить на Минск через Ухолоды, то смертью будет караться каждый с семьей своей, кто донесет об этом Чичагову.
— А вы, стало быть, поверили, — сквозь зубы проговорил Гридин, — и тут же побежали к реке.
— Нет, тогда никто и не подумал, что Удино может говорить правду. Но потом ее случайно повторил один офицер из гвардии императора. Он встретил меня на улице и стал говорить со мной по-еврейски. Оказалось, что французский еврей. В больших чинах, но этого вам не надо… извините. С ним был мешочек, а в нем талес[18], он мне показал… Просил, когда закончится битва в Ухолодах, помолиться за его душу, — голос Бенинсона все более твердел.
— И это все?! — быстро спросил Гридин. — Когда-нибудь прежде вы знали этого человека? Хотя бы как меня. Без мундира. Или, может быть, от кого-нибудь слышали о нем? Или вам было сообщение, что будет день, когда к вам подойдет человек… Вот это вам было кем-нибудь сказано?
— Какой еще человек и кем было сказано?! — вскрикнул испуганно Бенинсон.
— Не надо отвечать таким криком, а кем было сказано, у вас и спрашиваю. К примеру, и вы сами, и дети ваши, и даже родительница отменно по-русски говорите, а вот соплеменники ваши о чем не скажут, так все с кривлянием. Ведь кто-то выучивал вас?
— Боже мой… — раскачиваясь с закрытыми глазами на скамье, простонал Гумнер.
— Дед наш, мельник, который жил на Украине, в доме по-русски любил говорить, а мы научились от матерей наших, — упавшим голосом проговорил Бенинсон. — Был и еще один родственник, который учил нас грамоте, но только понять не могу, зачем вам это надобно?
— Для общего понимания, — с трудом сдерживая раздражение, сказал Гридин. — Что же родственник ваш и теперь в Борисове?
— Да он уже лет десять как умер.
— И что же… он всегда жил в Борисове?
— Нет, ему долгие годы пришлось и в Москве жить.
— Он, стало быть, имел особое благоволение?
— Ему не требовалось. Он, когда в Москве жил, был православный.
— Как это… был? Хотя, нет, я о том после спрошу… Зачем же он из Москвы обратно в Борисов приехал? — с нетерпением спросил Гридин.
— Несчастная судьба, господин Гридин, — вздохнул Бенинсон. — Жена умерла, дети выросли и сильно его стеснялись.
— Говорят, что тех евреев, кто крест на себя надевает, вы проклинаете на веки вечные. Верно ли? — с усмешкой спросил Гридин.
— Не то чтобы проклинаем, но как бы ничего о них больше не знаем, поскольку они по своей воле от веры отцов ушли, — возразил Бенинсон.
Голос его снова окреп.
— Тогда отчего же про родственника вашего, который в Москве жил, вы сказали, что он был православным? А потом нет?
— Никак не пойму, о чем меня спрашиваете, — хмуро проговорил Бенинсон. — Родственник тот — родной брат рэб Иосифа. Помните рэб Иосифа?
Гридин кивнул головой.
— После того, как вся его жизнь разломалась, ему только и оставалось, что умереть или в свою старую веру войти. Вот он в старую веру и вошел.
— А что, господин Бенинсон, его дети? Вы-то видели их когда-нибудь? — спросил Гридин, поднявшись и прохаживаясь вокруг стола.
— Когда в Москве по делам был, то видел одного его сына. Приходил к нему с известием о смерти родителя.
— Что же подвигло вас?
— Как же можно о детях не подумать при таком несчастии! Какой бы разлад ни случился, но смерть выше, — сказал Бенинсон.
— Тогда как же вы о своих детях не подумали, отправившись в столь опасное путешествие?! — прокричал Гридин, весь переменившись. — Коли никто людей вашего племени на войну не звал, то зачем сами пошли?