— Как не помнить… Там был князь Сангушко, который любил судить людей по магдебургскому и саксонскому праву. Им вырывали сердца и прибивали к столбам, а его люди хватали убийц, после того как покойники показывали на них пальцем. И каждый раз убийцами оказывались евреи. Сколько прошло лет с тех пор, и вот мы с тобой тоже сидим взаперти и ждем суда… — покачал головой Бенинсон.
— Князь Сангушко плохо кончил, — тихо проговорил Гумнер. — Когда диббуки[19] разрывали его сердце на части, он кричал: «Прочь! Прочь, жертвы мои!»
— Но все-таки это было уже после того, как кишки Герша Хакслевича обмотали вокруг столба, — две слезинки скатились к бороде Бенинсона. — Если бы твой отец жил в те страшные времена, он бы не умер в своей постели…
— Не плачь, Лейбэлэ. Бог милостив.
— Я не нас оплакиваю. Я плачу о тебе, брат мой. Я заслужил свои страдания, но не могу видеть, как ты страдаешь рядом со мной.
Бенинсон сжал ладони и, опрокинув свое лицо к небу, продолжил:
— Ибо сказано: «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою: в тот день исчезают все помышления его. Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его…»[20] Горе мне, горе за поступок мой…
— Отчего же ты не слушал меня? — со слезами спросил Гумнер.
— Я бы и теперь не послушал, если бы смог прогнать тебя домой. Я живой человек, и непокорный ветер гуляет в моей душе. Я не смог смирить дух свой. Как французы не смогли остановить себя, когда перешли границы империи, а русские — когда двинулись им навстречу…
Братья улыбнулись друг другу и обнялись.
— Я голоден, — сказал Гумнер, одной рукой придерживая очки, а другой вытирая глаза.
На столе лежали хлеб, соль и несколько вареных бульб. Братья сполоснули руки, благословили пищу и медленно приступили к еде. Соль была крупной и хрустела на зубах. Ветер за окнами стих, и на землю падал снег. За весь день не было ни одного выстрела…
Братья еще сидели за столом, когда дверь распахнулась, и в горницу вошли жандармы.
— Вставайте и следуйте за нами, — сказал один из них.
Во дворе стояла телега с запряженной лошадью. Вокруг в седлах сидели всадники. Гридина среди них не было. Был другой офицер. Братья молча поднялись на телегу и сели рядом на клок сена. Кого-то ждали. Наконец со стороны бани показался жандарм и рядом с ним еще один человек в шубе и лисьей шапке.
— Мойша! — обрадованно закричал Гумнер. — Лейбэлэ, мы спасены!
Бенинсон ответил ему диким воплем и зарыл в сено лицо.
Глава XVII
17(29) ноября французы сами сожгли мосты у Студенки. Еще вечером Витгенштейн в нескольких местах прорвал оборону, которую держал против него со своим корпусом маршал Виктор. Уже в сумерках русские заняли все высоты над Студенкой. Казаки бросились было с гиканьем вниз к реке, но завязли в крикливой, никем не управляемой толпе, которая отбивалась чем попало, даже дубинами. Все, кому в эти часы удалось перейти по мостам на правый берег, шли по трупам.
Маршал Виктор поставил пушки у самой реки, но стрелять не велел — слишком уязвимой была позиция. Он ждал генерала Партуно, который с тремя тысячами пехоты шел к переправе из Борисова. Когда стало известно, что генерал Партуно пленен, маршал Виктор отдал приказ оттеснить толпу от переправы и начать переход на правый берег всех частей своего корпуса. Остальные принадлежали к полкам, которые, теряя своих командиров на переходах от Москвы к Смоленску и от Смоленска к Борисову, остались без лошадей и оружия. До самой темноты на всем пространстве перед переправой падали ядра. Костры догорали. Никто не желал поддерживать в них огонь, становясь при этом живой мишенью. У самой переправы на бревнах сидели русские пленные из тех, кто пытался сбросить в Березину французских кирасиров, когда они впервые появились на правом берегу. Теперь они помогали саперам генерала Эбле чинить мосты.
Перед рассветом арьергард французов и последние пушки были переправлены на правый берег, а мосты подожжены. Вопли отчаяния неслись с левого берега… Вскоре они сменились победными криками русских, которые подошли к переправе с обоих ее концов. На левом берегу снова запылали костры, а пленные французы сумели быстро восстановить оба моста.
В те же самые часы, когда армии Чичагова и Витгенштейна, наконец соединившись, приступили к преследованию Наполеона, в деревню Стахово к штабу в сопровождении ординарца прискакал Гридин, чтобы получить подпись адмирала под приговором всем трем братьям.