В Борисове среди пепелища и разора Гридин увидел как в одиночку, так и толпами куда-то спешащих евреев. Следуя за ними, он оказался на кладбище. Гридин сошел с лошади, бросил поводья Федору и, стараясь быть малозаметным, подошел к месту, где толпился народ. Он увидел повозку, на которой, зашитые в саван, лежали три покойника. Точно на такой же повозке братьев привезли в Студенку. Чернела земля, выброшенная из могилы.
Гридин заметил стоящих в стороне нескольких молодых офицеров и гражданских лиц определенно христианской наружности и подошел к ним.
— Должен тебе заметить, что во всем случившемся я склонен видеть пример высочайшего самопожертвования, — услышал Гридин тихий голос одного из офицеров, — ради спасения личности, которая имела смелость объявить их свободными и равными со всеми иными народами земли.
— Какой же ты, право, Никита, мечтатель, — тут же возразил ему другой. — Вглядись в образы их и подумай: может ли народ, потерявший собственного Бога, иметь сколько-нибудь ясное впечатление о свободе?
У могилы произошло движение, и пронзительные женские голоса взметнулись над кладбищем. Гридин узнавал женщин и вспоминал их имена — Фира, Хая, Рахиль, Эмма, Маша… Затем все стихло, и на возвышение рядом с повозкой поднялся молодой человек в накинутом на плечи талесе. «Давид!» — едва криком не вырвалось из груди Гридина имя сына Энгельгардта…
Как странно, думал Гридин, что за все эти дни он ни разу не вспомнил о Давиде. В записке, которую он направил после первого своего посещения Борисова князю Куракину, Гридин указывал, что племя, доставшееся России от Польши, весьма расположено ко всем тем понятиям и знакам, которые особо чтимы и в российском обществе, включая также и понятие о воинской доблести. Именно Давид, воспитанник князя Осташкова, и вдохновил его тогда на сии слова[21].
Мысли Гридина остановились, когда над могильными камнями взметнулся высокий голос Давида, то обрываясь, то вновь набирая силу — от слабого стона поднимаясь к мощному, чуть ли не трубному звучанию… Гридин слушал Давида, и ему стало казаться, что звуки молитвы легли на его плечи. Они были столь тяжелы, что пригибали его к земле. Ему было трудно дышать. Гридин уже готов был покинуть кладбище, когда услышал за спиной знакомые голоса.
— Мама, Давид кого-то проклинает, да?
— Господь с тобой, Коленька, — ответил мальчику голос княгини Осташковой, — никого он не проклинает, а читает заупокойную молитву.
Гридин сделал осторожные шаги прочь от этих голосов, никак не желая быть узнанным Осташковыми, и, только оказавшись за воротами кладбища, смог снова вздохнуть полной грудью. Однако одной встречи он все же не избежал. То был Квитковский, с которым он сошелся лицом к лицу.
— Ах, господин Гридин, — горестно покачивая головой, заговорил Квитковский, — какое несчастье, что именно нашему городу довелось быть свидетелем столь жестоких баталий. К тому же и такая позорная смерть трех весьма достойных наших граждан. Как жаль, что вы отсутствовали и ничего о том не знали. Иначе, уверен, смогли бы остановить казнь…
— Знал, господин Квитковский, знал! — неожиданно для самого себя вдруг закричал Гридин. — Как знал и о недостойном поведении вашем на службе у Бонапарта. И потому не вам рассуждать о якобы совершенной жестокости, а еженощно благословлять государя нашего императора за то, что с вами не случилось того же.
Квитковский онемел, а подоспевший вовремя Федор передал Гридину поводья… Гридин снова поскакал к Студенке. Теперь уже покидая Борисов навсегда…
Глава XIX
Ранней весной 1813 года в чистом и не тронутом войной городке, в Пруссии, в честь русских офицеров бургомистр давал бал. Играл небольшой оркестр. Несколько пар кружилось в танце. Среди офицеров был и Гридин. Одна из девушек не сводила восторженного взгляда с лица Гридина, и он это заметил. Он подошел к девушке, чтобы пригласить ее на танец, даже успел протянуть руку, но вдруг узнал в только что вошедшем офицере своего брата Владимира. С криком «Владимир!» он бросился к нему через весь зал. Братья шумно обнялись. Музыканты перестали играть… Все вокруг, и гражданские, и военные, с восторгом наблюдали их встречу и желали знать, кем приходятся эти два счастливца друг другу. Быстро узнали, что братья. Георгий повел Владимира за собой, и пока они шли через зал, все вокруг радостно их приветствовали. Слышались голоса: дер Брудер, дер Брудер… Гридин привел Владимира в небольшую комнату, где был диван и стоял стол с вином и фруктами. Они наполнили бокалы и жадно выпили за встречу.
21
По просьбе внука генерала Энгельгардта император Николай I издал указ, в соответствии с которым потомки лазутчика в г. Борисове обязаны были носить фамилию Энгельсон.