Сквозь заднее окно я смотрел наружу. Когда мы подъехали к Александерплац, я уже догадался, куда меня везут. В нескольких кварталах находилась Кайбельштрассе: Главное управление полиции.
На мощеном дворе Главного управления раздавались шаги полудюжины марширующих людей. В зависимости от громких команд ритм шагов менялся. Меня ввели в комнату на втором этаже. Для этого от главного входа, где часовой в стеклянной будке нажал на кнопку и открыл ворота, нам пришлось подняться на тридцать три ступеньки. У кремовой стены стояла старая деревянная скамья, на которую я и сел; рядом лежали два захватанных номера «Нойес Дойчланд». Справа было большое зарешеченное окно. За столом сидела женщина средних лет, седые волосы которой были туго стянуты в пучок. Каждое ее движение за столом сопровождалось громким звяканьем большой связки ключей. Я знал, что какой-то выход наверняка должен быть. Любой из героев детективных телесериалов в таком положении действовал бы, не задумываясь.
Седая женщина подняла на меня глаза.
— У вас есть с собой нож или другое оружие? — Ее глаза смотрели на меня не мигая сквозь толстые линзы очков.
— Нет, — сказал я.
Она кивнула и записала что-то на листке бумаги.
— Мне надо вернуться не очень поздно, — сказал я. В той ситуации это прозвучало, наверное, очень забавно.
Седая женщина заперла все ящики своего стола и вышла из комнаты, демонстративно оставив дверь широко открытой, дабы пресечь мои поползновения залезть в картотеку. Я просидел минут пять, может, десять. Все было на удивление просто и обыденно, похоже на ожидание водительских прав в мэрии. Седая женщина вернулась с моим паспортом в руках. И отдала его мне. Улыбки я у нее не заметил, но вела она себя вполне дружелюбно.
— Пойдемте, — сказала она.
Я прошел за ней по длинному кремовому коридору до самого конца западного крыла здания. Внутреннее убранство тоже напоминало мэрию. Она тихо постучала в массивную дверь и, не ожидая ответа, впустила меня внутрь. В комнате было темно, в тусклом свете, пробивающемся с улицы, я сумел разглядеть, где стоит стол. Из-под стола неожиданно заполыхал красный свет, похожий на тот, что испускают проблесковые инфракрасные лампы. Когда мои глаза привыкли к непривычному полумраку, я заметил, что дальний конец комнаты залит серебряным свечением.
— Дорф, — произнес голос Стока, прогремевший, словно из мощного репродуктора. Около стола раздался щелчок, и комната осветилась обычным желтым светом вольфрамовой лампы. Сток сидел за столом, почти не видимый за плотным облаком сигарного дыма. Комната была обставлена восточно-немецкой мебелью, сделанной в скандинавском стиле. На столе за моей спиной лежал кнопочный аккордеон, стопки газет и шахматная доска, из которой выпало несколько фигур. У стены стояла раскладушка с двумя армейскими одеялами на ней, рядом с изголовьем валялись кожаные сапоги. Около двери была маленькая раковина и шкаф, возможно, с одеждой.
— Мой дорогой Дорф, — сказал Сток. — Я вам, наверное, причинил массу неудобств?
Сток возник из сигарного облака в кожаном пальто до пят.
— Если вы решили напугать меня до полусмерти, то у вас ничего не получилось, — сказал я.
— Ха-ха-ха, — захохотал Сток и выпустил очередной громадный клуб дыма, такие клубы дыма можно увидеть только у паровозов, отправляющихся с лондонского вокзала Кингз-Кросс. — Я хотел пообщаться с вами, — сказал он, не выпуская сигары изо рта, — без Валкана.
— В следующий раз, — сказал я, — пишите письма.
Раздался стук в дверь. Сток передвигался по комнате, как раненая ворона. Седая женщина принесла два стакана чая с лимоном.
— Боюсь, что молока сегодня нет, — сказал Сток и запахнулся в пальто.
— Так, видимо, и изобрели русский чай, — сказал я.
Сток снова засмеялся своим деланным смехом. Я глотнул обжигающего чая и почувствовал себя лучше. Такое же ощущение испытываешь, когда впиваешься ногтями в собственную ладонь.
— Что стряслось? — спросил я.
Сток подождал, пока женщина выйдет из комнаты и закроет за собой дверь. Потом сказал:
— Давайте прекратим ссориться, ладно?
— Вы имеете в виду себя лично? — поинтересовался я. — Или Советский Союз?
— Себя лично, — сказал Сток. — Мы оба много выиграем, если будем не палки в колеса друг другу ставить, а сотрудничать. — Сток помолчал с деланной улыбкой. — Как ученый, Семица не очень важен для Советского Союза. У нас есть люди помоложе, с более свежими и интересными идеями. А ваши люди, напротив, будут считать вас гением, если вы сможете доставить его в Лондон. — Сток пожал плечами, словно поражаясь идиотизму мира политиков.
— Caveat emptor?[3] — сказал я.
— Вот именно, — подтвердил Сток с удовольствием. — Да будет осторожен покупатель. — Он перекатил сигару в другой угол рта и повторил несколько раз: «Да будет осторожен покупатель». Я пил чай и молчал. Сток проковылял к боковому столу с шахматами, его кожаное пальто скрипело, как старое парусное судно.
— Вы в шахматы играете, англичанин? — спросил он.
— Я предпочитаю игры, где легче мошенничать, — сказал я.
— Согласен с вами, — сказал Сток. — Соблюдение правил мешает творчеству.
— Это касается и коммунизма? — вставил я.
Сток взял со стола коня.
— Но шахматы больше похожи на ваш капиталистический мир. Мир рыцарских фигур, мир королей и королев.
— Не смотрите на меня, — сказал я. — Я всего лишь пешка. Нахожусь здесь на линии фронта. — Сток ухмыльнулся и посмотрел на доску.
— А я хорошо играю, — сказал он. — Ваш друг Валкан — один из немногих в Берлине, кто может меня постоянно обыгрывать.
— Это потому, что он принадлежит нашему капиталистическому миру.
— Ваги мир меняется. Легкие фигуры становятся самыми значительными на доске. Королевы становятся... импотентками. Можно сказать «импотентки» о королевах?
— С этой стороны Стены вы можете говорить все, что угодно.
Сток кивнул.
— Легкие фигуры — генералы — правят вашим западным миром. Генерал Уокер, командир 24-й пехотной дивизии, говорил своим подчиненным, что президент США — коммунист.
— А вы разве не согласны? — спросил я.
— До чего ж вы глупый, — забасил Сток. — Я пытаюсь показать вам, что эти люди... — он помахал конем перед моим носом, — ...сами о себе заботятся.
— И вы завидуете? — серьезно спросил я.
— Может, и завидую, — сказал Сток. — Может, и так. — Он положил коня на место и запахнул полы своего пальто.
— Значит, вы собираетесь продать мне Семицу в качестве своего рода частной собственности? — сказал я. — Если вы, конечно, простите мне такие выверты моего буржуазного ума.
— Человек живет всего один раз, — сказал Сток.
— Я могу удовлетвориться и одним разом, — сказал я.
Сток положил в свой чай четыре ложки сахара с верхом и стал энергично его размешивать.
— Единственное, что я хочу, это прожить остаток моей жизни в тишине и покое, мне не надо много денег, лишь бы хватало на табак и скромную деревенскую пищу, на которой я был воспитан. Я полковник, и мои материальные условия превосходные, но я реалист, долго это продолжаться не может. Более молодые люди в моем ведомстве смотрят на мое место с завистью. — Он бросил на меня взгляд, я вяло кивнул. — С завистью, — повторил он.
— Вы занимаете ключевое место, — сказал я.
— Но проблема с такими постами в том, что на них многие зарятся. Некоторые из моих сотрудников имеют прекрасные университетские дипломы и так же сообразительны, как и я в их возрасте; их энергии хватает на то, чтобы работать дни и ночи напролет, и я когда-то так работал. — Он пожал плечами. — Вот почему я решил прожить оставшуюся часть жизни в вашем мире.