За ночь Печора вздулась и помутнела. Пришлось приезжему натягивать бродни и лезть в воду, — валун и прижатая им веревка ушли в воду, а лодка вытянулась вдоль течения. Подтянув лодку к берегу, он взобрался на косогор и стал рассматривать реку и плот.
Наступивший паводок почти скрыл зарытые в песке бревна матки и выровнял шестирядки. Переднюю сплотку, более легкую, чем матка, течение свободно относило то в одну, то в другую сторону. Матка чуть подавалась ее движениям, готовая сорваться с песчаной отмели и уплыть. От бугров и вмятин на плоту не осталось следа, вода подняла все бревна. Только рулевое крепление матки крепко завязло в песке. Терять времени было нельзя, неуправляемый плот мог разбиться о берег. Приезжий быстро вернулся в контору.
— Ну, лоцман, идем к плоту, а не то без тебя уплывет, — тихо сказал он с порога, чтобы не разбудить милиционера.
— Не могу. Я под арестом, — простонал лоцман.
— Разрешения ждать — время терять. Пошли! Не сбежать собираемся? Хуже будет, если плоты разметает.
Махнув рукой на спящего милиционера, арестованный надел брезентовый плащ, меховые бахилы[15] и пошел за приезжим на берег.
— Мать родная! — невольно воскликнул лоцман, взглянув на реку. — Да ведь эта махина того гляди соскочит и уплывет. Людей, людей надо к сваям, к воротам, к бабкам! Только чуток к этому берегу подтянуться и тогда с мели соскочить можно. Э-эх! Людей бы побо-ле! Буди милиционера, пусть людей собирает. Упускать такую воду нельзя. — Лоцман был неузнаваем. В нем закипела энергия. — На плот надо! Хоть еще одной чалкой за сваю уцепиться.
Он подтянул к берегу первую попавшуюся лодку, схватил длинный шест и крикнул:
— Едем!
— Один плыви! Без милиции обойдемся. Я сам людей собирать буду. Ты костер на плоту разожги да концы приготовь — какие куда зацепить надо. Сделаешь все — крикни «есть!»
Приезжий, скользя и падая, взобрался на косогор, побежал к церкви, скрылся за ней и вновь показался на звоннице. Он ждал, вглядываясь в серую мглу. На земляном настиле матки вспыхнул костер. Над тихой Печорой разнеслось длинное протяжное «е-е-е-е-есть», и эхо замерло на другом берегу.
В то мгновение во влажном тумане серого утра гулко понеслись первые удары набата. Частые и резкие они звали на помощь, тревожно будили людей. Настойчивый зов поднимал всех без различия пола, веры и возраста. На помощь лоцману, как на стихийное бедствие, вышло все население. Громко судача на разных языках и размахивая руками, на берегу столпились женщины. Они показывали друг другу на плот, на костер и на одинокого человека. Надевая на ходу ватники и шапки, деловито шагали к лодкам мужчины с веслами, топорами, баграми. Недавно безлюдная улица и берег ожили.
Звон набата вдруг оборвался, и эхо его замерло вдали.
— На плоты! За чалки! — Раздалась команда со звонницы.
А ей на плотовой матке вторил спокойный и густой бас:
— Ко-о-о-онцы забирай! К во-о-о-о-ро-о-там!
Над рекой с новой силой полился тревожный звон. И под его неугомонный гул, толкая друг друга, все — саввиноборские и пришлые — бросились исполнять приказания.
Развозя такелаж[16] по реке, быстро сновали лодки, и вскоре от матки к сваям и воротам протянулись канаты и тросы. У воротов столпились старики и подростки. Кто-то затянул песню, и все дружно, налегая грудью, начали поворачивать ваги 17. Канаты поднялись из воды и натянулись, как струны. На матке с треском сломалось рулевое управление, она заскрипела и, плавно покачиваясь, с трудом оторвалась от песчаного дна. Поворачивать вороты становилось все легче и легче. Назойливый зов набата умолк. Костер на плоту угасал. Матка и лотовки, подчиняясь единому порыву сотен человеческих сил, спокойно вышли на глубокую воду. Теперь канаты и железные тросы крепко держали матку на воде.
Мокрые от дождя и мутной печорской воды люди весело расходились по домам. Только толпа стариков староверов в длинных по колено холщовых рубахах, утопая босыми ногами в грязи, сурово и медленно прошла к церковной звоннице.
С матки донеслось дружное:
— Э-эх! Взяли! Еще взяли! Тя-ни, бе-ри, бе-ри!
Это сплавщики выбирали и отдавали концы. За дружной работой наблюдал с косогора приезжий. Он смотрел на туго натянутые канаты, на длинное, ожившее тело плота и лотовок, готовых уплыть, как только снимут со свай последние петли. Серое небо было по-прежнему беспросветным. И все так же лил мелкий дождь, от которого некуда скрыться.
15
16