И, постояв в раздумье, крикнул опять:
— Се-е-ема!
Но ответа снова не последовало.
— Придется самому за консервами к пыжу идти.
Саввич отошел от костра и сразу исчез в темноте под лапами еловой редины. Он был обут в мягкие из оленьего камыса[18] бахилы, и его шаги по песку не были слышны. «Ребята» сидели вокруг большого костра и в ожидании еды грелись, следя за взлетами искр.
Покрытая леском долина небольшой речушки Юр-Яги — одного из правых притоков реки Лаи, впадающей в Печору выше селения Захар-Вани, — хорошо укрывала от порывистого осеннего ветра. В ней было теплей и уютней, чем на возвышенных косогорах и пологих склонах долины. Здесь, в лесотундре, редины низкорослых елей языками врезаются по долинам мелких рек в бугристую тундру и в них даже поздней осенью можно подстрелить отсталую от стаи утку, а в омутке или старице поймать щуку. Дрова из сухостойных елей хорошо разгораются и жарко горят в костре под дождем.
В долгие дни короткого приполярного лета отряд забрался по реке Юр-Яге далеко на север — в самое сердце Большеземельской тундры. Там провел топографические съемки оленьих пастбищ, озер и рек и, закончив работы, восьмые сутки сплывал вниз со всем своим скарбом. Продовольствие, взятое на два месяца, почти кончилось. В запасе еще оставались порох и дробь, но стрелять было не в кого. Гуси и утки, вырастив птенцов, улетели на юг. В запоздалую осеннюю межень[19] рыба ушла из мелких рек. Следов диких оленей никто не встречал.
Оленеводы со своими стадами медленно продвигались со взморья к Печоре, но находились еще далеко. Отряд доедал последние остатки припасов, уцелевших благодаря жесткой экономии и обильному летом «подножному корму»[20].
Ясные летние дни и солнечные полярные ночи сменила осенняя непроглядная тьма. Рабочий день, длинный летом, насколько хватало сил, стал осенью слишком коротким. Поэтому быстро пройденное за лето к верховью расстояние на обратном пути казалось нескончаемым и при голодном пайке поход стал изнурительным. Но что поделаешь?! Отряд возглавляли энтузиасты покорения белых пятен на карте СССР — молодой инженер-геодезист Птахов и его помощник студент третьего курса Московского университета географ Сема. Оба до последнего вздоха были преданы своему делу, но еще малоопытны. В лесотундре и в тундре они работали впервые. Их юношеский пыл единодушно поддерживали проводники и охотники. Набранные на работу в отряд по государственной разнарядке из поселений Печоры — Усть-Цильмы, Усть-Усы, Кежмы и Захар-Вани — они быстро сплотились в дружный трудовой коллектив. Пожилые проводники и рабочие заботливо оберегали молодых советских специалистов первых лет первой пятилетки, а те, в свою очередь, приобщали к топографическим съемкам пятерых местных подростков.
— A-а! Вот ты где! Под брезентом! Что там лопаешь? Показывай! Мы голодные ждем его, а он тайком в одиночку консервы ест! Где твоя совесть? Давай банки для общего варева, — раздался из темноты зычный голос Алексея Саввича.
Порыв ветра отнес несвязные оправдания Семы. У костра послышались смешки и ругань.
Высокий, худощавый охотник, с седенькой клином бородкой, сидевший на корточках у костра, поднялся и плюнул в огонь. За необыкновенное умение выуживать больших щук на блесну, пользуясь самой обычной удочкой, его прозвали в отряде Иваном-Щукой. Молодежь с возмущением затараторила на своем певучем зырянском языке. Статный и сильный, несмотря на свои шестьдесят пять лет, охотник Марк поднялся с колодника и, погрозив подросткам кулаком, закурил козью ножку. Все с нетерпением ждали — что будет дальше.
Из темноты появился Алексей Саввич и показал Птахову наполовину пустую банку сгущенного молока.
— Посмотрите, чем питается Сема — вам и нам на здоровье!
Птахов молча покачал головой и повернулся в ту сторону, откуда рано или поздно должен был появиться Сема.
Тем временем готовился ужин. Две четырестаграммовые банки консервов с бараниной и гречневой кашей были вскрыты охотничьим ножом, а содержимое всыпано в ведро с кипятком. Ведро этого водянистого хлебова на тринадцать сильных взрослых людей, занятых все время нелегкой работой, конечно не слишком жирно! Марк принес в мешке остатки ржаных сухарей и кожаный кошель с сахаром. Каждый получил по сухарю толщиной в палец и по куску пиленого сахара. Две банки консервов на ведро воды, по куску сахара и по сухарю на человека выдавались дважды — утром и вечером — уже девятые сутки.
Бурду с чуть заметным наваром черпали из ведра кружками. В ней размачивали каленые, твердые, как камень, сухари и, смакуя, ели. Когда желудок наливался водой и появлялось ощущение наподобие сытости «на третье» закусывали сахарком. Кто не чувствовал насыщения, тот пополнялся кипятком с заваркой чаги[21]. Чай давно кончился.
19
20