Но самое главное, почему не выходит со мной на связь? Даже если допустить, что он действительно сбежал, почему не приехал домой? Не прислал никакой весточки? Он же знает, что мама всегда поймет и поможет. Как бы там ни было, мы бы всегда нашли выход.
Потом начались допросы. Меня почти каждый день вызывали то в прокуратуру, то в полицию. И все время спрашивали, не выходил ли на связь, не приходил ли, когда последний раз общались, что говорил перед исчезновением. Я отдала им все письма. Также допрашивали всех родственников, друзей сына и соседей. Несколько раз приезжали с обыском. Даже думали в квартире устроить засаду. Развесили по всему району ориентировки: «Внимание! Разыскивается преступник! Статья УК 338 „Дезертирство“. Все, кто его видел или обладает любой информацией, просьба сообщать в полицию!» И на всех фото моего сына в форме.
Я перестала выходить на улицу. Рыдала не переставая. Не знала, как смотреть людям в глаза. Я мать дезертира, предателя. Я не знала, как жить дальше, да и стоит ли.
Прошло два года. Но ни одной весточки от сына так и не поступило. Все как-то успокоились. Меня стали намного реже вызывать на допросы. Но я сама стала еще больше везде ходить и обращаться, куда только можно, чтобы мне вернули сына, но все без толку. Сын как в воду канул, а его фото продолжило висеть у входа в нашу полицию на стенде «Внимание, разыскиваются преступники». Но один адвокат, к которому я обратилась, рассказал мне, что в законе есть такая возможность – признать человека умершим, если он длительное время находится в розыске. И я поняла, что, наверное, это лучший выход. Пусть лучше все будут считать Ванечку погибшим, чем предателем и преступником. И я через суд признала его умершим. После этого все успокоились и про меня больше не вспоминают.
С момента, как пропал мой сын, прошло уже почти шесть лет, но сердце матери никак не успокоится. Каждую ночь я вижу сына во сне. И он всегда говорит одно и то же: «Мам, я не виноват». Каждый раз я просыпаюсь в слезах.
Дорогие сотрудники Московского уголовного розыска! Я знаю, что вы раскрываете все преступления и всегда всех находите! Я как мать солдата, а не предателя умоляю вас! Я уверена, что он ни в чем не виноват! Найдите его! Куда я только не обращалась, отовсюду приходят только отписки: «Как найдем, сообщим, и вообще, ваш сын умер». Умоляю, разберитесь, что же случилось. Только вы можете это сделать. Мне больше не к кому обратиться. Вы моя последняя надежда!
С.И. Порошина
К письму было приложено фото. Юный веснушчатый парень, совсем ребенок, в форме рядового внимательно глядел на меня серьезным взглядом.
Я долго смотрел на письмо. Сколько же в нем было боли и страдания. И действительно, вообще непонятно, куда делся солдатик. Если сбежал, почему за шесть лет ни разу не связался с мамой? Как вообще столько лет можно жить без денег, без общения с любимой мамой, да еще и находясь в федеральном розыске. А если с ним что-то произошло в части и это скрыли? Да-а-а… Вопросов много.
Я нажал кнопку селектора:
– Наташа, срочно найди мне Крошкина.
– Конечно, Дмитрий Владимирович.
Через три минуты Крошкин влетел в кабинет.
– Что случилось, Владимирович? Куда едем? Тревога?
Показал ему обращение Порошиной.
– Ты это читал?
– Ну, конечно, про солдатика. Маму, конечно, жалко, но мы-то при чем? Она живет в Магадане. Солдат дезертировал в Московской области. Москва тут вообще никаким боком. По учетам я, конечно, все проверил. В больницы не доставлялся, ни по «уголовке», ни по «административке», ни в Москве, ни в области не задерживался. В СИЗО[4] не содержится. Разыскивался как дезертир. Потом его признали «умершим». Мы-то что можем сделать? Это вообще дело военных, да еще и из Московской области.
И формально он был прав. Таких писем и обращений в МУР поступает сотни ежемесячно со всей России и СНГ. И людей-то понять можно, они верят в легендарный МУР, что он поможет. Но дело в том, что Московский уголовный розыск отвечает только за территорию Москвы. В Московской области есть свое Управление уголовного розыска, в Ленинградской – свое, и в Магаданской тоже свое. И если человек пропал не в Москве, то мы в принципе сделать ничего не можем.
– Ладно, Дэн, иди.