— Там же, где взяли латыши, — сказала Сахро горячо. — Ведь и в Латвии руководители, как наши.
— А ты не спросила у них, Сахрохон, каким путем они все это достали?
— Спрашивала.
— Ну и что говорят?
— Говорят — все, что показывали нам, создавалось постепенно. А у нас и этого «постепенно» нет. Как работали наши прабабушки, так и мы продолжаем. Лучше бы я не ездила, одно расстройство!
— Сахрохон позавчера вернулась из Латвии, — пояснил Ярматов, — насмотрелась там... и вот, не успев стряхнуть дорожную пыль, явилась ко мне с претензиями!
— Я понял, — сказал Захид.
— Настоящие молочно-товарные фермы я там увидела, — сказала Сахро. — Как лаборатории какие, честное слово! Кругом чистота, запахов нет и в помине, дышится, как на джайляу. Коровы будто бы только из бани, а у нас... Молока — давай, давай, а как условия создать — так перебьетесь!
— Не все сразу, сестренка, — ответил секретарь парткома, — будет и в нашем «Чинаре» то, что ты видела в Латвии, даже, может, лучше, с учетом всего нового. Я слышал, что в области создается специальная мехколонна, которая будет строить новые и механизировать старые фермы. Обратимся в обком партии, попросим, чтобы эта мехколонна начала работу с реконструкции наших ферм. Но вам и самим, как говорится, нечего сидеть сложа руки.
— Дайте нам два бульдозера.
— Хоть три! Еще что?
— Пока и этого достаточно.
— Вот тебе и раз. Такое длинное вступление для того, чтобы попросить всего два бульдозера?
— Три, — поправила его Сахро. — Вы же только что обещали.
— Пусть будет три.
— Но это пока, а в будущем...
— Значит, мне и завтра покоя не будет, так выходит?
— Ой, Мурадджан-ака, какой вы догадливый!..
— Спасибо за комплимент, девушки, — рассмеялся парторг. — Если что нужно, заходите, не стесняйтесь.
Сахро и Азада встали и, простившись, направились к выходу.
— Ну и боевые, — сказал, ласково поглядев им вслед, Ярматов.
III
У мужчин-горцев иногда случается такое, о чем они не только женам, но и самым близким друзьям не рассказывают. Вот почему Бодом-хола ничего не знала о ссоре мужа с Саитджаном Халиковым, капитаном милиции. Вообще-то это даже и не ссора была, а скорее — серьезный разговор.
Произошел он в прошлом году. Было, как и сейчас, начало лета, и хола находилась у мужа на джайляу. В один из дней сюда приехал капитан. На довольно потрепанном ядовито-желтом «Ирбите», который он сам называл Тулпаром, как сказочный Алпамыш своего коня. Хозяин джайляу встретил гостя радушно, хотя был несколько удивлен визиту именно в это время.
Друзья, как положено по обычаю, трижды крепко обнялись. Затем ата пригласил гостей в дом и посадил на шелковую курпачу[11] в красном углу. Дверь юрты специально приоткрыли, чтобы Саитджан видел, что в его честь заколют взрослого барана. Рахим начал разделывать тушу, а хола принялась разводить огонь сразу под очагом и в тандыре. Шермат-ата расстелил дастархан и произнес традиционное:
— Хуш келибсиз[12], Саитджан!
— Спасибо, Шерматджан. Зря ты затеял хлопоты с бараном, ведь я ненадолго.
— Не обедняем, друг! — сказал ата. — Не дело это, побывать у меня на джайляу и не отведать свежей баранины!
— Как здоровье, Шерматджан?
— Слава аллаху, скрипим. И сам вроде еще крепок, а внуки — так вообще богатыри. Давно не был у меня, а?
— Не ждал, выходит?
— Признаться, не ждал. Не оттого, что, ну... как бы тебе сказать...
— Даже в кривом переулке старайся идти прямо, — подсказал капитан.
— В моем доме ты всегда гость желанный, сам знаешь. Но ведь лет десять как ты в это время уходишь на Кугитанг?
— На этот раз решил изменить себе, Шерматджан. Вот и приехал сюда. Ну, рассказывай о себе.
— Трудимся помаленьку, окот завершился, теперь одна забота — молодняк сохранить. По делу, Саитджан?
— Вообще-то да. — Капитан никогда не скрывал от Шермата-ата своих служебных тайн. — Есть сведения, что некоторые чабаны продают смушку на сторону. Не слышал?
— Чепуха! — воскликнул ата. — Хотел бы я видеть того смельчака, который посягнет на государственное добро?! Твои сведения не верны!
— Возможно, — сказал капитан, — но... служба, брат! Сигнал поступил, я обязан проверить.
— Лично я рад, что поступил сигнал. По крайней мере, ты — мой гость.