– Мангванани[37], Майгуру! Марара хере?[38] – хором кричат Анесу и Панаше, когда ты однажды утром заходишь на кухню вскоре после похода в кино.
Ты переступаешь через блестящих червей на полу, берешь бутылку фильтрованной воды и выливаешь ее в чайник.
– Панаше, ради бога, поторопись, – ругается Ньяша на сына, сделав вид, что не услышала, как ты поздоровалась.
Племянник смотрит на мать, вид у которой день ото дня все более измученный.
О чем-то задумавшись, Анесу глотает ложку каши.
– У тебя ведь бывает, что болит живот? – через минуту спрашивает она брата и пристально на него смотрит.
У Панаше на краешке века нависает капля, скоро она падает.
– И сейчас болит, правда? – продолжает Анесу. – Ведь болит?
Панаше заливается слезами.
Анесу с упреком поворачивается к матери:
– Вот видишь, что бывает, когда ты утром на него кричишь. Именно из-за этого. От этого болит живот.
– Я не кричала, – лаконично отвечает Ньяша, вскрывая пакет с красными сосисками, которые хочет дать детям с собой.
– Нет, кричала, мама, – упорно твердит Анесу. – Поэтому он не завязал шнурки.
– Знаешь, юная леди, и ты тоже, Панаше, поторапливайтесь, – приказывает Ньяша. – Я завяжу ему шнурки, когда он доест. Ему надо позавтракать.
Анесу пытается пристроить ложку на краю тарелки так, чтобы та удерживала равновесие.
– Это только из-за того, что он боится. – Она берет еще ложку каши. – Раньше он их завязывал. Он просто не хочет сегодня в школу. Поэтому не помнит, как это делать. Он не хочет, чтобы у него болел живот. Мама, из-за учительницы тоже болит живот, потому что она все время бьет детей.
Кузина кладет на красную сосиску салфетку и заворачивает ее в пищевую пленку с таким видом, как будто слишком поглощена этим занятием, чтобы слушать. Через секунду она, потрясенная, кладет бутерброд на стол.
– Бьет? Малышей?
– В Германии это незаконно, – говорит двоюродный зять.
Похоже, кузина вот-вот разрыдается, и ты опять перестаешь ее понимать. Рыдать (или почти рыдать) в присутствии первоклашки – тошнотворное проявление жуткого женского естества. Тебе совершенно не хочется тратить энергию на сострадание по поводу мелких телесных наказаний. Женщин Зимбабве такое не пугает. А вот твоя кузина, пожив сначала в Англии, а затем в Европе, ослабела. Защита диплома по политологии в Лондонской экономической школе, потом еще одного режиссерского в Гамбурге, возвращение в Зимбабве, где никому не нужны ни ее дипломы, ни она сама со своими дипломами, – все только усилило ее странности. Зимбабвийские женщины, напоминаешь ты себе, умеют отгонять то, что нужно отогнать. Они кричат от горя и катаются по земле. Идут на войну. Глушат пациентов успокоительными, чтобы выдвинуться. И у них получается. А если нет, зимбабвийка просто переключается на другое. Голова вот-вот лопнет от мыслей, ты рада, что встреча с Трейси и ее результат – спокойствие – доказывают, что ты настоящая зимбабвийка. Ты подавляешь позыв жалости к кузине, которая, несмотря на все образование и идеалы, никогда ничего не добьется. Ньяша не отсюда. Как и ее муж, она симпатичный импортный товар. Впервые в жизни ты чувствуешь себя на голову выше.
Ньяша подходит к Панаше и прижимает его голову к животу, как будто думает, что малыш будет в безопасности, только если окажется внутри. Мальчику, который сидит за столом, неудобно, но он терпит.
– Наше прошлое научило нас понимать, что инстинкты легко превращаются в зверство, – говорит зять. – Мы знаем, что это нужно останавливать, пока не началось. Мы не позволяем учителям бить детей наших граждан. Никому не позволено бить детей.
– А как же они учат детей? – спрашиваешь ты. – Как они чему-то учатся?
Кузина, которую в подростковом возрасте жестоко лупил отец, закрывает глаза.
– Ты боишься учительницу? – спрашивает она сына, опять открывая глаза и обводя глазами кухню.
Мальчик качает головой. Слеза, навернувшаяся на веко, падает ему на губу.
– Нет, боишься, – не унимается Анесу, накладывая себе в молоко меда. – Во вторник ты плакал на крикетном поле.
Слезы у Панаше капают быстрее.
– Скажи маме! – приказывает Анесу. – Скажи маме и папе, почему ты не любишь учительницу.