Возле отчего дома спят собаки. Разбухшие языки вывалились на землю. Собаки тяжело, мелко дышат, ребра раздуваются, как капюшон кобры, но мягкие колебания не мешают мухам, жужжащим над собачьими язвами. Ни один пес не тявкает на колеса «Мазды», не лает, предупреждая хозяев. Машина останавливается под старым манговым деревом, теперь оно скривилось и поникло, а десятилетиями стояло на страже семьи, бдительно следило за приездами и отъездами.
Когда стучит дверца машины, одна собака на секунду открывает глаз, шевелит ухом, пару раз ударяет по песку хвостом и снова впадает в забытье. Никого нет, ты опять открываешь дверь и нажимаешь на клаксон. Тут собаки подбегают и обнюхивают колеса.
Наконец из-за амбара, вытянув шею, выглядывает женщина.
– Эво! Свикай![52] – окликает она, совершенно тебя не узнав.
Ты долго моргаешь.
– Май, – говоришь ты, настолько потрясенная, что забываешь подойти к ней.
Она в несколько раз меньше, чем ты ее помнишь, даже кожа, кажется, съежилась вместе с ней, правда, каким-то образом сохранила общую массу, так что либо свисает, либо раздалась, как у толстокожего животного.
– Май, – повторяешь ты.
Ты понимаешь, в том, что мать тебя не узнала, для тебя ничего хорошего нет, и быстро проходишь вперед, чтобы она не успела сказать ничего неприятного.
– Май, я вернулась. Я приехала.
С этими словами ты опускаешься перед ней на колени.
Мать, готовясь к помолу, отделяет кукурузные зерна от початков. Очищены всего несколько. Еще один в ее руке весь в зернах, кроме пары вынутых рядов. Полиэтиленовая пленка рядом с ней завалена нетронутыми початками. Плетеный поднос на коленях почти пуст. Она думает о другом, не о том, что делает. Ты помогаешь ей поставить поднос на землю. Помощь не нужна, но мать позволяет себе помочь и на мгновение кладет тяжелую голову тебе на шею. Выпрямившись, она снова становится женщиной, которая тебя вырастила.
– Эво, Тамбу, – здоровается она с тобой. – После стольких лет. Много лет прошло, правда? Если бы матка приняла, губы сказали бы, что ты бог весть откуда, просто странница, приехала в гости. Только матке виднее.
Ты сглатываешь отчаяние, улыбаешься и снова обнимаешь ее. Терпение – и оружие, и победа. Часто ты им пользовалась в жизни? Будь что будет, догадываются местные или нет, но скоро ты станешь королевой деревни.
– Пойдем в дом, ребенок, – смягчается мать, почувствовав резкость в своих словах.
Опираясь руками, она осторожно становится на колени. Пальцы скребутся о землю, как когти. Суставы толстые, будто луковицы для посадки. Держась за доски амбара, мать встает, содрогаясь всем телом.
– Тебе некому помочь, Май? – спрашиваешь ты, поддерживая ее за плечо.
– Некому помочь? А ты разве никто? – огрызается она.
Ты просовываешь руку ей под мышку. Она наваливается на тебя.
– Ладно, угали еще сделаю, – смягчается Май, когда боль в суставах чуть отпускает. – Очень больно заниматься кукурузой и доить. И огород. Благодарю Бога, что твоя сестра Нецай прислала мне девочек. Они готовят и убирают. Ходят за водой к колонке дальше по улице и стирают в реке. – Консепт, Фридом, – зовет она, когда во двор входят две девочки, неуклюже удерживая на голове большие охапки веток.
Они кидают ветки на подставку возле кухни и, украдкой бросая на тебя косые взгляды, подходят, сцепив маленькие пальцы и натыкаясь друг на друга.
– Как вы ходите? – ворчит Май. – Вы должны бегать. Это ваша мать. Та, у которой две ноги. Ее так долго держали в Хараре, что мы уже думали, будто с ней что-то случилось. Это ваша майгуру, Тамбудзай, та, что приехала раньше вашей матери.
Девочки хихикают и ускоряют шаг. Вы обнимаетесь. Когда ты отходишь, чтобы рассмотреть их, тебя поражает семейное сходство. Хочется прижать их к себе, наобещать всякой всячины, что их жизнь никогда не будет похожа на твою, что не нужно будет, как их матери, идти на войну. Ты стоишь как вкопанная, зная, что, только неуклонно двигаясь вверх, сможешь превратить свои желания в обещания, которые тебе удастся сдержать. Девочки робко улыбаются.
– Мозамбийки, – пренебрежительно бросает Май.
Племянницы опускают головы.
– Это мы в войну поняли, – равнодушно продолжает мать. – Пока одни воевали, другие рожали. Правда ведь, мозамбийки?
Девочки жмутся друг к другу.
– Разве мать родила вас не за границей? – продолжает сипеть Май. – Когда все считали, что она воюет? Как можно воевать с одной ногой? Что она могла там навоевать? Чего удивляться, что мы до сих пор так живем, когда все только этим и занимались, что бы нам ни твердили.