Твое тело коченеет, и ум покидает его. Тебе хочется перебежать двор и запрыгнуть в машину. Но ты поклялась себе идти вперед. Тебе кажется, что все затягивает черная дыра, и туловище вибрирует. Ее сила стелется по полу, струится по воздуху, поднимается по стенам и проникает внутрь, через секунду ты уже не можешь сказать, это ты – коробка или коробка – ты. Черная дыра требует того, чего, ты уверена, у тебя нет.
Старые запоры открываются, стоит к ним прикоснуться. В видавшем виды сундуке на другом бордовом пиджаке – он в лучшем состоянии и больше размером – лежит теннисная ракетка без струн. Из-под нее, как из гортани, высунулись язычки полинялых теннисных туфель. В самом низу под юбками и кофточками аккуратно завернутые в рваные, но чистые полиэтиленовые пакеты с десяток или больше тетрадей.
Ты перерываешь кучу, вытаскиваешь наугад тетради, не возвращая их на место. Из сундука поднимается едкость минувших десятилетий: девушки в кружевных перчатках и вуалетках на воскресной мессе, тяжелые деревянные столы, белые матерчатые салфетки в серебряных кольцах, постоянное напряжение от неизвестности: ты та, кем должна быть, или нет? – и борьба за утвердительный ответ на вопрос, и ее тяжкие последствия.
Поднимается Фридом, но не убираться, она зовет тебя есть. Девочкам не терпится наброситься на еду, приправленную ароматной томатной пастой и чесноком, – настоящее лакомство. Как только ты входишь, тебе пододвигают миску с водой.
Не успеваешь ты сделать и нескольких глотков, как из оврага доносится песня.
– Чемутенгуре! Чемутенгуре![53] – хрипло выводит певец.
Твоя мать, Консепт и Фридом не обращают внимания.
– Чемутенгуре! Чемутенгуре! – решительно продолжает певец.
– Баба, – выдыхаешь ты в отчаянии. – Он.
Девочки украдкой смотрят на бабушку. Май продолжает есть, как будто никто не пел, как будто ничего не было сказано, как будто ничего не произошло.
Ты не в силах впихнуть в себя ни крошки.
– Продолжай. Ешь дальше, – пожимает плечами Май. – Он. Наверно, кто-то сказал ему, что у нас гости. Он даже не знает кто. Но оголодал и понял, что что-то будет.
Со двора доносится глухой стук. Никто не двигается. Ты тоже продолжаешь есть.
– Было бы неплохо, – говорит Май через некоторое время, – если бы эта Стивенсон, на которую ты работаешь, помогла тебе сделать ногу для твоей сестры.
Она замолкает и со свистом всасывает застрявший между зубами кусочек хряща.
Май, словно проигрывая местную поговорку о том, что нечего терять аппетит из-за чужих печалей, берет еще один кусок мяса. Девочки же очень сильно расстраиваются из-за напоминания о положении своей матери. Они сидят, не двигаясь, едва дыша, положив жирные руки на колени ладонями вверх.
Ты думаешь пообещать матери ногу, которую она надеется раздобыть для твоей сестры, – как бы бартер в обмен на проект, с которым ты приехала. В ожидании удобного момента зачерпываешь горсть риса и овощей, опускаешь глаза и делаешь вид, что с удовольствием ешь.
– Моя дочь кончила одной ногой, хотя начинала двумя. – Май наклоняется и потирает голень. – Одна нога и двое детей, Тамбудзай. Не очень прибыльная математика. Поэтому дети необразованны. Числа неправильные. Нецай не могла работать. Ты ничего не присылала. Те, за кого наши девчонки воевали, презирали и ненавидели их мать. Разве она не была очередной мозамбикской шлюхой, которая, говорят, даже пила кровь и ела мясо, занимаясь своим шлюшьим делом? Хоть правительство и отменило плату за обучение, на что нам покупать учебники и школьную форму? А теперь школьные поборы называют мобилизацией, принимая нас за детей. Вот что должна сделать твоя белая женщина. Мы едим то, что она прислала. Но так не выжить. Она должна помочь тебе получить ногу для сестры.
– А где ты думаешь найти ногу для моей матери, Майгуру? – взволнованно спрашивает Фридом.
– Иве, Фридом. Май никогда не вернет себе ногу, – отвечает Консепт. – Зачем что-то делать? Она хорошо управляется с палкой. Если бы кто-то хотел дать ей ногу получше, мы бы ее уже увидели. Так почему же все задумались только теперь?
Она берет кусочек угали, но не обмакивает его в подливку, не кладет в рот, а тянется к миске с водой и, проведя языком по зубам, чтобы снять кусочки еды, пододвигает миску Май, которая ополаскивает руки.
Девочки перекладывают объедки из одной тарелки в другую. Когда с этим покончено и посуда убрана – мыть ее будут на следующее утро, – они встают на колени на пороге кухни и соединяют руки в почтительном беззвучном хлопке.