В Македонии же бывъ великъ Нектанавъ и от македонянъ мняшеся быти великъ врач нарицашеся и волхвъ от нихъ.
Царь же македонъский Филип имяше жену именемъ Алимпияду. И многою скорбию смущаше царьскую славу и богатство, понеже безплодна, не имущи отрочати, красна же бе зело. И зряше Филипъ, мужъ ея, неплодну, раскидашеся союзъ любве, еже к ней имеяше. Отходящу же ему на путь, в сердости призва ю и рече ей: «О милыи свете очию моею и душе моя, Алимпиядо, яко аще до возвращения моего не будет ти отрочате, нектому очи мои узриши, ни на перси мои любезно возлежеши». И сие рекъ ей, отъиде на войну.
Алимпияда же в скорби и в тузе оставши, недоумеющи, что сотворити. Едина же от отроковицъ ея, видящи ю, яко неплодства ради скорбитъ, рече ко Алимпияде: «Царице, есть во граде нашемъ человекъ египтянинъ, хитръ мужъ деломъ и словомъ, егоже возможно мню быти, вся прошения сердца твоего совершит ти, точию аще виде тя повелиши». Она же се слышавши, вскоре повеле ей призвати его. И пришедшу ему, рече царица к Нектанаву: «О человече египтянине, истинна ли есть слышания о тебе, яко можеши хитростию своею разрешити сооузъ утробы моея неплодство и силному царю Филипу сердце утвердити и любве своей и безмерную жалость на радость претворити. И возмездия от мене благая приимеши и от македонянъ великъ назовешися». Нектанав же сие видевъ и неизреченному сиянию доброте лица ея дивися и очима на ню взирая и главою покивая стоящи. Она же, помышляющи, един ако хотяше вещати, к нему рече: «Что ми труды даеши, человече? Аще сия умееши, действуй, не ликуй». Он же приразився добротою лица ея, устрелен бысть любовию сердца ея. Волховный же чародей бысть и ко царицы рече: «Виждь боги с тобою хотят быти, царице, Амона, и Пинеса, и Неркулия[14] великаго. Да аще сему вход сотвориши, мати великаго царя наречеши себе». Се же слышавши царица возрадовася зело прелестнымъ и волховнымъ его речемъ, яко да чадомъ мати назовешися чающи. Рече ей близъ полаты царевы клеть сотворити ей малу повеле — яко да к ней бога Амона призовет.
Сей же прелести бывши, видевъ подобну жену Нектанавъ, лестно бо есть ко всякому падению превращати жены. И самъ вниде к ней Нектанавъ во образе Амона. Таков же образъ Амоновъ: глава орля и на ней роги василисковы и опашия аспидова[15] и ноги аспидовы и лвовы, крила же грипсовы злати и черни. Сицевъ образъ Амонов. Вниде же к ней с мечтаниемъ и пребывъ с нею и паки изыде с мечтаниемъ.
Сею прелестию прелстившися Олимпияда и страхъ сущи в сердцы вземши, въ царскихъ домехъ живетъ. Нектанавъ же приступивъ къ царицы рече ей: «Блажена еси ты в женахъ, Олимпиядо, вселенней царя во чреве прияла еси. Внегда же время рожения твоего придетъ, тогда призови мене к собе — елика ти реку, то и сотвори».
Часу же рожения приспевшу, приступивъ Нектанавъ къ царицы рече: «Подержи в собе, царице, не роди, дондеже благорастворенъ час приидетъ, аще бо в сий час родиши, то раба родиши непотребна человекомъ. Но мало пождавши родиши, дондеже небесныя планиты станутъ на ставу, и стихия уставятся, и тогда царя царемъ породиши и велеумна человека, великаго Александра».
Месяца марта въ 12 день в час девятый рождьшуся отрочати и излезшу паки на светъ, и проплакавъ и рече: «В четыредесятое лето паки возвращуся к тобе, мати!» Олимпияда же, вземши отроча, ко Дафенеону Аполону[16] отнесе в церковь, и от того отрочищу благословитися моляшеся. И от книгочиная Аполоновых и волхвовъ искаше уведати, каково убо отроча сие хощетъ быти. Волшебною хитростию сии к мудрымъ являшеся Нектанавъ и рече сице, яко отроча сие всей подсолнечной будетъ царь и благостию, и разумомъ, и мудростию великъ явлься. Отца же своего убивъ, по четыредесятому лету возвратится к матери своей, к земли.
Филипу же на войсце ему сущу, брани ему тамо много сотворшу и паки к макидоняномъ возвращающуся, явися ему богъ его Амон во сне во образе льва рогомъ златымъ, на немъ руку Александрову нося, глаголя: «Радуйся и веселися, царю Филипе, яко супостата своего победил, а сына Александра повилъ еси, великого нарочита царя суща». Филипъ же от сна возбудився, о видении размышляше, сего к Менадру и Аристотелю исповедуетъ, двема македонскома философома. И в той часъ орелъ великъ летелъ чересъ шатер царя Филипа, яйце напрасно испусти на крыло Филипово. Филип же ужасесе, с постели своея скочивъ, и яйце на землю спадше и разбившуся яйцу, змея из него изыде, на вратех же умре. Ту же прилучися премудрый Аристотель и рече: «Поистине, царю Филипе, истинно видил еси в нощь сию».
14