Я с удивлением вспомнил, что эта улица находится в моем родном городе, и, дабы с видом знатока не направиться не в ту сторону, тайком заглянул в свой путеводитель. Культурный шок усилился при появлении обыкновенного одноэтажного автобуса, чья конечная остановка, судя по табличке, называлась «Доки Виктории и Альберта». Д о к и Виктории и Альберта! У местных жителей — в отличие от изнеженных обитателей западных районов — название «Виктория и Альберт»[133] не ассоциировалось с громадным, отделанным терракотой зданием, в чьих гулких залах хранятся старинные гобелены, миниатюры с изображением совокупляющихся людей, пыльная барочная скульптура и обстановка некогда жилых комнат, купленная оптом у знатных домов былых времен и выставленная на всеобщее обозрение. Насколько иными были бы воскресные дни моего детства, если бы, вместо того чтобы показывать мне картоны Рафаэля (в результате с тех пор Рафаэль перестал для меня существовать), отец отправлял меня в доки поболтать с портовыми грузчиками и послушать, как они, то и дело играя мускулами, рассказывают о своих татуировках!
Вскоре я увидел то, что искал — три башни, чуть возвышавшиеся над крышами улицы: до них было еще довольно далеко, и к тому времени как я повернул, магазины сменились непрерывным рядом домов с занавешенными окнами. Короткий переулок кончился узким проходом с бетонными тумбами, а за ним раскинулось удивительно обширное пространство, где и стояли эти многоквартирные дома. Я не мог понять, зачем понадобилось возводить махины этажей в двадцать, если вполне можно было застроить жильем огромный пустырь, лежащий теперь в их тени, пустырь, на месте которого когда-то наверняка были улицы. Трем башням с сюрреалистической педантичностью дали названия «Кастербридж», «Сандберн» и «Мелчестер»[134].
Чтобы добраться до «Сандберна», я побрел через лужайку с пожухлой травой — по дорожке, протоптанной ногами и изъезженной детскими велосипедами. В благоуханной дневной тишине я представил себе извилистые тропинки Эгдон-Хита[135] и милый старый Сандберн с его горами и уютными домиками на морском берегу. Вдалеке, слева от меня, ватага ребятишек каталась на скейтбордах по стенке бетонного бункера. Почему-то ожидая услышать их громкую непристойную брань, я был рад, что приехал в обычной повседневной одежде — спортивной рубашке, старом льняном пиджаке, джинсах и кроссовках.
Весь вид зданий — собранных из блоков заводского изготовления — свидетельствовал о систематическом пренебрежении комфортом и разнообразием, всем, что могло бы наводить на мысль о домашнем уюте, привлекать взор или радовать душу. От дождевой воды и содержимого сливных труб уборных на глухих панелях появились белые подтеки, а наносы над бетонными оконными нишами поросли травой. Однообразие нарушали только тюлевые занавески — то гладкие, то собранные в складки, а то и отделанные бахромой, игриво приподнятые посередине и напоминающие юбки с кринолином. За ними находились сотни невидимых жилищ, очень тесных и душных, несмотря на открытые окна, из которых — правда, не из всех — доносились тяжелые, ритмичные звуки поп-музыки. Покрывшись вдруг холодным потом, я возблагодарил судьбу за то, что не живу при подобной тирании и в моей собственной квартире не хозяйничают навязчивые ритмы рока или регги.
От «Кастербриджа» — куда я подошел сначала — до «Сандберна» тянулась подъездная дорога, по одну сторону которой стояли два ряда гаражей с покоробленными подъемными дверями, а по другую, в нишах шестифутовой стены — генератор и стандартные мусорные контейнеры, достаточно вместительные, чтобы вываливать туда трупы. В конце этого неширокого прохода веселилась компания скинхедов. Они пинали ногами пивные банки, метясь в стену, и то и дело затевали шутливые потасовки. Особой ловкостью отличался туповатый с виду парень с идиотскими бакенбардами, толстой задницей и толстой елдой, выпиравшей под джинсами на подтяжках. Я лишь мельком взглянул на него, и мне вспомнилась только что прочитанная фраза из книжки Фербанка: «Tres[136] вульгарно, мэм».
Возможно, именно он и его друзья разбили стекло в одной из парадных дверей башни «Сандберн»: вместо стекла уже вставили древесную плиту. Когда я вошел в холл, из спустившегося лифта с трудом выбрался дряхлый старик в шляпе и застегнутой на все пуговицы одежде. Он испуганно посмотрел на меня. Лифт был большой, грузовой, с обшарпанной дверью — захлопнувшись, она начала дребезжать, — и металлическими стенами, почти сплошь покрытыми граффити. В толстом слое краски там и сям была нацарапана грозная, похожая на дикобраза, монограмма «Национального фронта».
133
Имеется в виде лондонский Музей Виктории и Альберта — национальный музей изящных и прикладных искусств всех стран и эпох.