И наконец, была та бессонная ночь,Когда я принял решение исследовать ее и битьсяС этой подлой, недопустимой бездной,180 Посвятив всю мою исковерканную жизнь этомуЕдиному заданию. Ныне мне шестьдесят один год. СвиристелиПоклевывают ягоды. Звенит цикада.
Маленькие ножницы в моей руке —Ослепительный синтез солнца и звезды.Я стою у окна и подрезаюНогти, и смутно сознаю уподобления, от коихШарахается их предмет: большой палец —Сын нашего лавочника; указательный, худой и мрачный —Колледжский астроном Стар-Овер Блю;190 Средний – знакомый мне высокий священник;Женственный безымянный палец – старая кокетка;И розовый мизинчик, прильнувший к ее юбке.И я кривлю рот, подрезая тонкие кожицы,«Шарфики», как называла их тетка Мод.
Мод Шейд было восемьдесят лет, когда внезапная тишьПала на ее жизнь. Мы видели, как гневный румянецИ судорога паралича искажалиЕе благородные черты. Мы перевезли ее в Пайндейл,Известный своим санаторием. Там она сиживала200 На застекленном солнце и следила за мухой, садившейсяЕй то на платье, то на кисть руки.Ее рассудок блекнул в густеющем тумане.Она еще могла говорить. Она медлила, нащупывала и находилаТо, что сначала казалось годным звуком,Но самозванцы из соседних келий занималиМесто нужных слов, и вид ееВыражал мольбу, меж тем как она тщетно пыталасьУрезонить чудовищ своего мозга.
Какой момент при постепенном распаде210 Избирает воскресение? Какие годы? Какой день?Кто держит секундомер? Кто перематывает ленту?Везет ли менее иным, иль ускользают все?Вот силлогизм: другие люди умирают, но яНе другой; поэтому я не умру.Пространство есть роение в глазах, а время —Звон в ушах. И в этом улье яЗаперт. Но если бы до жизниНам удалось ее вообразить, то каким безумным,Невозможным, невыразимо диким, чудным вздором220 Она нам показаться бы могла!
Зачем же разделять вульгарный хохот? ПрезиратьЗагробный мир, чьего существования нельзя проверить?Рахат-лукум турецкого рая, будущие лиры, беседыС Сократом и Прустом в кипарисовых аллеях,Серафима с шестью фламинговыми крылами,Фламандский ад с его дикобразами и прочим?Беда не в том, что нам снится слишком необычайный сон:А в том, что мы его не можем сделатьДостаточно невероятным: все, что можем мы230 Придумать, – это только домашнее привидение.
Как смехотворны эти попытки перевестиНа свой особый язык всеобщую судьбу!Вместо божественно лаконичной поэзии —Бессвязные заметки, подлые стишки бессонницы!
Жизнь – это весть, нацарапанная впотьмах.Без подписи.Без подписи. Подмеченный на сосновой коре,Когда мы шли домой в день ее смерти, —Прильнувший к стволу пустой изумрудный футлярчик,Плоский и пучеглазый, и в пару к нему240 Увязший в смоле муравей.Увязший в смоле муравей. Тот англичанин в Ницце,Гордый и счастливый лингвист: je nourrisLes pauvres cigales[3] – хотел сказать, что онКормит бедных чаек[4]!Кормит бедных чаек! Лафонтен неправ:Мандибула мертва, а песнь живет.
И вот я подстригаю ногти, и раздумываю, и слышуТвои шаги наверху, и все как быть должно, моя дорогая.
Сибилла, во все наши школьные дни я сознавалТвою прелесть, но влюбился в тебяНа пикнике выпускного класса250 У Нью-Уайского водопада. Мы завтракали на сырой траве.Наш учитель геологии обсуждал водопад.Рев воды и радужная пыльСообщали романтизм прирученному парку.Я полулежалВ апрельской дымке прямо позадиТвоей стройной спины и смотрел, как твоя гладкая головкаСклонялась набок. Одна ладонь с вытянутыми пальцамиОпиралась на траву меж звездой триллиума и камнем.Маленькая косточка суставаПодрагивала. Потом ты обернулась и подала мне260 Наперсток яркого металлического чая.
Твой профиль не изменился. Блестящие зубы,Покусывающие осторожную губу; тень подГлазами от длинных ресниц; персиковый пушок,Окаймляющий скулу; темно-коричневый шелкВолос, зачесанных кверху от висков и затылка;Очень голая шея; персидский очеркНоса и бровей – ты все это сохранила;И в тихие ночи мы слышим водопад.
Приди и дай поклоняться себе, приди и дай себя ласкать,270 Моя темная, с алой перевязью, Vanessa, моя благословенная,Моя восхитительная atalanta! Объясни!Как ты могла в сумраке Сиреневого переулкаДать неуклюжему, истеричному Джону ШейдуМусолить тебе лицо, и ухо, и лопатку?