Разрешите мне сказать, что без моих комментариев текст Шейда попросту лишен всякой человеческой реальности, ибо человеческая реальность такой поэмы, как эта, чересчур капризной и сдержанной для автобиографии, с пропуском многих содержательных строк, необдуманно им отвергнутых, зависит полностью от реальности автора и его окружения, привязанностей и т. д. – реальности, дать которую могут только мои примечания. Мой дорогой поэт, по всей вероятности, не подписался бы под таким заявлением, но к добру ли, к худу ли, последнее слово остается за комментатором.
Бледный огонь
Поэма в четырех песнях
Песнь первая
Я был тенью свиристеля, убитогоЛожной лазурью оконного стекла;Я был мазком пепельного пуха, – и яПродолжал жить и лететь в отраженном небе.И также я удваивал изнутриСебя, лампу, яблоко на тарелке, —Раздвинув занавески, скрывавшие ночь, я давал темному стеклуРазвесить над травой всю мебель,И как было дивно, когда снег10 Накрывал весь видный мне лужок и вздымался так,Что кресло и кровать стояли в точностиНа снегу, на этой хрустальной земле!
Снимите снова снегопад: каждая плывущая снежинкаБесформенна и медленна, неустойчива и плотна,Тусклая темная белизна на бледной белизне дня,Среди абстрактных лиственниц в нейтральном свете.И после: градации синевы,Когда ночь сливает зрителя со зримым;А поутру морозные алмазы20 Изумлены: чьи это ноги в шпорах пересеклиСлева направо белую страницу дороги?Слева направо читается шифр зимы:Точка, стрелка назад; повторение:Точка, стрелка назад… Фазаний след!С полоскою вкруг шеи щеголь, рябчик облагороженный,Обретший свой Китай позади моего дома.Не в «Шерлок Холмсе» ли он был, тот, чьиСледы повернутых вспять башмаков указывали назад?
Всякий цвет мог радовать меня: даже серый.30 Мои глаза в буквальном смыслеФотографировали. Как только я позволялИли, в безмолвном трепете, повелевал,Все, бывшее в поле моего зрения, —Домашняя ли сценка, листья карии или стройныйСтилет застынувшей капели, —Все запечатлевалось на исподе моих век,Где сохранялось час-другой,И пока это длилось, мне стоилоЗакрыть глаза, чтоб воспроизвести листву,40 Домашнюю сценку или трофеи стрех.
Я не пойму, почему прежде с озераЯ мог различить наше крыльцо, идяОзерной дорогой в школу, а нынче, хотя ни единое деревоНе застит вида, я всматриваюсь и не разгляжуДаже крыши. Возможно, что какой-то сдвиг в пространствеПроизвел складку или борозду, сместившуюЭтот хрупкий вид, дощатый дом междуГольдсвортом и Вордсмитом, на квадрате зелени.
У меня там была любимая молодая кария50 С крупными темно-нефритовыми листьями и черным, щуплым,Источенным бороздками стволом. Закатное солнцеБронзировало черную кору, по которой, как развившиесяГирлянды, спадали тени ветвей.Теперь она крепка и шершава, хорошо разрослась.Белые бабочки становятся бледно-лиловыми, когдаПролетают в ее тени, где как будто тихо покачиваетсяПризрак качелей моей маленькой дочери.Сам дом почти не изменился. Одно крылоМы обновили. Здесь солярий. Здесь60 Видовое окно обставлено затейливыми креслами.Огромная скрепка телеантенны блестит на местеНегнущегося флюгера, который часто посещалНаивный и воздушный пересмешник.Он пересказывал все слышанные им программы,Переходя с чиппо-чиппо на ясноеТу-уи, ту-уи, потом на хриплое: приди,Приди, при-пррр; вскидывая кверху хвостИли изящно предаваясь легкимПрыжкам вверх-вниз и тотчас же (ту-уи),70 Садясь на свой насест – на новую антенну.Я был дитя, когда умерли мои родители.Оба были орнитологи. Я так частоПытался их вообразить, что нынеУ меня тысяча родителей. Как грустно ониТают в собственных добродетелях и удаляются,Но иные слова, случайно услышанные или прочитанные, —Такие как «больное сердце» – всегда относятсяК нему, а «рак поджелудочной железы» – к ней.Любитель прошлого: сбиратель остывших гнезд.80 Здесь была моя спальня, отведенная теперь гостям.Здесь, уложенный в постель горничной-канадкой,Я прислушивался к жужжанию голосов внизу и молился,Чтобы все всегда были здоровы,Дядья и тетки, горничная, ее племянница Адель,Видавшая Папу, люди в книжках и Бог.Меня воспитала милая эксцентричная тетушка Мод,Поэтесса и художница со склонностьюК конкретным предметам вперемежкуС гротескными разрастаниями и образами смерти.90 Она дожила до крика нового младенца. Ее комнатуМы оставили нетронутой. Там все мелочиСкладываются в натюрморт в ее стиле: пресс-папьеИз выпуклого стекла с лагуной внутри,Книга стихов, открытая на оглавлении (Мавр,Месяц, Мораль), грустящая гитара,Человеческий череп; и из местной «Стар»Курьез: «Красные носки» победили «Янки»[1] 5:4Гомером Чэпмена[2] – приколотый кнопками к двери.