В шестом живут французики, ароматы от них проникают иногда через щели, но должен признать, что восхвалений Венеры не слышно. Слышны другие звуки: иногда он играет на гитаре, и оба ноют песни протеста на таком испанском, который исходит у них прямо из желудка. Они никого не задевают. И если бы пахли лучше, пожалуй, нравились бы мне.
В седьмом живут две девахи, ну, ладно, две девушки, которые без конца стучат на машинке. Иногда на заре я просыпаюсь и слышу только полицейские сирены и их машинку. Чего они там пишут?
Первый и второй номера не в счет — это резерв хозяйки, которую зовут Росой. Донья Роса. Известно (и невозможно не знать, потому как она рассказывает об этом два-три раза в неделю), что она вдова и что ее муж был перонистом первой половины правления Перона[7], еще при Эвите[8]. Однажды она сказала мне доверительно, негромко, заговорщическим тоном: «Теперь он был бы с другими. Понимаете?»
V
Я должен найти работу — монеты кончаются, и нельзя зависеть от тех денег, что могут посылать мне предки, да и все равно этого мало. Сходил в два-три магазина в районе Онсе, которые давали объявления в газете «Кларин», но как только слышат, что у меня еще нет разрешения на постоянное жительство в Аргентине, с сочувствием произносят «нет». Экономлю даже на окурках, а уж это совсем идиотская жертва. Бывает, безумно хочется курить — и нечего. Вчера повезло — встретился с тощим Диего и весь вечер стрелял у него сигареты. Он тоже удрал от полиции. Правда, ему пришлось хуже, потому что он влип не по глупости, как я, а но причинам более достойным. Его ловили дважды (в первый раз, когда на стенах кладбища в Бусео писал аэрозолью лозунг против военщины, второй — с листовкой отнюдь не правительственной пропаганды). Оба раза его молотили вовсю — и «пикану» пустили в ход, и все прочес; он вытерпел молча, как дуб, и его отпустили. Но себе дал зарок: «Не попадайся — в третий раз не вывернуться», уехал на катере из Вилья-диего.
Я его знал мало, он года на четыре старше и к тому же занимался политикой. «Так, значит, и ты загремел, — сказал он мне сверхлюбезно. — Кто бы подумал, ты ведь всегда сторонился». Трудно объяснить такому, как он, обожженному посильнее птицы Феникс, почему я не был активистом. Пытался растолковать, но он ничего не понял. «Оправдания, малыш, оправдания». Меня бесит, что какой-то тип, всего на четыре года старше, свысока называет меня малышом. «Ну-ну. А теперь примешь участие?» Спрашиваю его, как же можно принимать участие в нынешнем хаосе. Не знаю, почему это пришло в голову сказать «хаос». «Всегда можно», — говорит он. Объясняю, что прежде всего должен найти работу. «Правильно. Я уже тружусь. Если хочешь, помогу». Конечно хочу. Записываю незнакомое имя и адрес. Прийти нужно завтра. «А теперь пойдем со мной». Прошли примерно кварталов двадцать. Я бы сел в автобус, но он говорит, что, когда ведешь сидячую жизнь, очень полезно ходить, это способствует кровообращению. Дядя Фелипе, любитель природы, несет подобную же ерунду. Наконец останавливаемся перед многоэтажным зданием. Поднимаемся на пятнадцатый. Длинноволосый субъект с амулетами на шее открывает нам дверь. Тут человек пятнадцать, все молодежь. Спорят, только вот не могу понять о чем. Терминология у меня в одно ухо влетает, в другое вылетает, ничего не улавливаю. В углу сидит девчонка, которая почти не участвует в разговоре. На ее лице выражение скуки, и как раз от этой девчонки я слышу: «Надоело?» Пожимаю плечами, наверное, это походило на согласие, потому что она меня зовет: «Иди сюда». И выходит в коридор… Иду за ней, поднимаемся по деревянной лестнице с ковром. Это не просто квартира, а роскошные апартаменты, С лестницы вступаем на галерею, а из нее — в сад. Да, есть сад, с деревьями и всем прочим, — на пятнадцатом этаже. Там стулья, столы и что-то вроде легкого садового дивана. «Иди сюда», — повторяет она и садится на диван. Я тоже сажусь и в первый раз внимательно гляжу на нее, на всякий случай улыбаюсь. Она смуглая, красивые темные глаза. Наверное, моего возраста или чуть старше. Вырез платья глубокий. Недурно. «Нравлюсь?»- спрашивает она очень спокойно.
Возможно, в какой-то степени меня выдала улыбка. Есть что-то материнское в ее личике, а я с большой симпатией отношусь к матерям. «В общем, да, особенно если это задаток». Она простодушно смеется, даже не расстегиваясь, достает чистенькую грудку. Чувствую себя вправе помочь ей, но девчонка решительным жестом останавливает меня. «Не думай дурно обо мне. Во всяком случае, не сегодня. — И так как на моем лице написано разочарование, добавляет:- Прости, прости. Я привела тебя сюда потому, что ты заскучал». И прячет грудку.
VI
Адрес, который дал мне Диего, — издательство, само собой, левое. На этот раз мой официальный статус туриста, прибывшего в Аргентину, не помеха оформлению. «Потом поищем выход, — говорит управляющий. — Самое главное, чтобы ты начал работать. Полагаю, тебе нужно есть. Правильно?» Конечно, я подтверждаю, что он думает правильно, и он назначает мне жалованье, весьма неплохое, особенно если учесть несколько неотрегулированные обстоятельства моего пребывания в Буэнос-Айресе. Я благодарю его, а он говорит, что аргентинцы, столько раз эмигрировавшие в Уругвай, теперь должны выказать нам солидарность, поскольку на этот раз мы попали в сложное положение. «Когда я был мальчишкой, мой отец года два жил в Монтевидео, пек и продавал пирожки с мясом, и люди очень помогали ему». Представить себе не можете, как я рад, что мои земляки помогли его родителю. Только и мне пирожков захотелось, с ума сойти! Со мной так бывает довольно часто: заговорят о еде — о сладком, о мороженом — и в желудке все переворачивается. В подобных случаях я готов заплатить сколько угодно, лишь бы заполучить еду, только у меня никогда не бывало сколько угодно, а аппетит остается, но это еще не катастрофа. Не один я страдаю, к тому же это помогает понять, что такое классовая ненависть.
В издательстве теперь правлю корректуру. В Монте мне уже приходилось заменять корректора. Но меня выперли за то, что пропустил опечатку, которую автор счел недопустимой, оскорбительной и непристойной: фекальный вместо факельный. И чего разволновался?
Впрочем, интеллигенты вообще обидчивы. Надеюсь, здешние не будут такими щепетильными.
Я уже приступил к своим новым обязанностям, так что написал матери, чтобы успокоилась: с голоду не умру. Хотя не исключаю возможности смерти при переходе через проспект Либертадор или от шальной пули в любой из перестрелок, которые разнообразят жизнь аргентинской столицы. Последнюю фразу я вставил, чтобы им было о чем волноваться: если есть о чем тревожиться, улучшаются их супружеские отношения.
Часто встречаю людей с «ближнего берега». Хотя, наверное, неправильно называть их так. Я заметил с некоторым беспокойством, что только мы говорим «ближний берег» про Байрес, но жители Буэнос-Айреса так не говорят о Монте. И спортивные радиокомментаторы, когда имеют в виду нас, говорят «другая сторона». И, не привыкнув писать: «там, за Ла-Платой», никогда не смогут вести спортивные страницы в наших газетах «Диарио» или «Ла Маньяна».
Почти все соотечественники, которых я встречаю или знаю, уже где-нибудь работают, хотя почти ни у кого нет более или менее постоянного жилья. Встретил одного, у которого даже документов нет. Я проявил деликатность и не спросил, как же он въехал. Впрочем, мог просто потерять. Какой-то земляк показал мне, где находится уругвайское консульство. На всякий случай перехожу на противоположный тротуар. Вижу много знакомых лиц с малой родины, но предпочитаю обращать ищущие взоры к другой части света, ибо большинство из них — шпики, в прежние времена завсегдатаи баров на улице Кордон. Тощий Диего, который всех их знает, советует не появляться в кафе и пиццериях на проспекте Коррьентес, особенно между Обелиском[9] и Кальяо, где шляется столько наших, уругвайских шпиков, что им друг за другом следить приходится. Жаль, мне нравится, особенно вечером, Коррьентес, где масса кинотеатров.
8
Эвита (Мария Эва Дуарте де Перон; 1919–1952) — жена Перона, являвшаяся вице-президентом Аргентины.