Случилось непредвиденное. Мама спрыгнула с платформы и встала на путях. Кто-то из старших ребят встал с ней. Они стояли, раскинув руки. Это продолжалось несколько секунд, показавшихся вечностью. Я вырвалась из чьих-то рук, стремясь к маме. Паровоз надсадно гудел и уже поравнялся с платформой. Это было страшно. Машинист, высунувшись из окна, что-то кричал и отчаянно размахивал руками. Наконец нервы его не выдержали, и он затормозил. Вагоны медленно ползли мимо нас, военные вскакивали на платформу, хватали кого попало в охапку и бросали в открытые вагонные окна и двери. С разбитыми в кровь коленками я тоже оказалась в вагоне. Мне было больно, но я сжалась в комок, думая, что мама не успела соскочить с рельсов и попала под колеса. К счастью, это было не так.
Чьи-то руки втащили маму и ее помощника в последний вагон. Военные освободили места для нас, и мы снова оказались вместе. Потерь не было, не считая разбитых носов и коленок. Бойцы кормили нас консервами и угощали сладким кипятком. Мама стояла в тамбуре с начальником эшелона. Поезд летел на всех парах. Грохотали разрывы снарядов, но прямых попаданий не было. Гром орудий становился тише. Мы приближались к Ленинграду.
Не знаю, рассказала ли мама кому-нибудь о своем подвиге. Наверно, нет. Скорей всего, она и не считала это подвигом. В осажденном городе подвиги стали нормой жизни.
Какое-то время мама занималась подготовкой школьников к эвакуации. К школе подходили машины, и мама сопровождала детей до железной дороги и возвращалась обратно. Это было небезопасно. Вывозить детей приходилось под бомбами и снарядами. Удалось эвакуировать многих детей. Мы с мамой остались дома, наверное, потому, что верили в быстрый победный исход войны, а может быть, маме и не положено было уезжать, не знаю[8].
20 июля 1941 года
Работаем дни и ночи без сна. Порой кружится голова от усталости. В помещении первой образцовой школы района работает районный эвакопункт. Я оформляю документы эвакуируемых и выдаю талоны на хлеб и продукты. Шумно. У моего стола огромная очередь. Матери с детишками все идут и идут. Разорены семейные очаги, весь налаженный устоявшийся быт!
Эвакуация детей. <…> Ничего более тяжелого и жуткого не видела до сих пор – разве только голодных детишек раскулаченных семей, отправляемых из Башкирии в Сибирь. <…>
По всему Ленинграду мчатся автобусы к вокзалам. Их много, так много, что на улицах задерживается движение остального транспорта и пешеходов. В автобусах матери с детишками. Эвакуируют детей без матерей. На вокзалах у вагонов – слезы, вопли, истерики. Воспитатели бережно берут из рук матерей ревущих детишек. Есть и полуторагодовалые. Из окон вагонов машут ручонками школьники. Мама, мамочка! Этот вопль все время стоит в ушах.
Думаешь, – а все ли доедут до места назначения? Ведь железнодорожные узлы бомбят. Все ли матери дождутся своих детей? Ведь в смутные военные годы все может случиться. Многие матери могут потерять следы своих детей – на всю жизнь… <…> [А. Б-н].
«ДЕТИ НЕ ПОСТРАДАЛИ»
Странички из дневника Г. К-вой
<…> Мне приказали ехать с ребятами в эвакуацию. Еду. При отправке никакого порядка. Родители с мешками запрудили коридоры. Прут. Бранятся. Да, трудно будет с такими людьми.
Наконец в поезде. <…> На моем попечении 75 мальчишек. Едят все подряд, что приготовили заботливые родители. Одни кур и шоколад. Другие пьют лимонад, жуют печенье вперемежку с хлебом и яйцами.
В пункт назначения на станцию Замостье прибыли без приключений.
Июль. Жара. Живем неплохо. Некоторые ребята прихварывают – объелись. Оказывается, крутые яйца перевариваются 36 часов, а иногда и просто загнивают в желудке. <…>
Хорошо здесь купанье, речушка маленькая и холодная. По ночам соловьи поют. А земляника особенная. Такой я не ела с детских лет. Но на сердце неспокойно.
Встаю раньше всех, перед семью часами. Обегаю корпуса и бужу своих подопечных. Ложусь после 12. Перед сном осматриваю комнаты, все ли на месте, и только тогда ложусь. Сплю, как всегда, крепко.
Однажды ночью вдруг слышу – кричат. Где, что – сразу понять не могу. Потом начинаю различать, что кто-то под окном зовет меня – кричит, воет, завывает. Душа ушла в пятки. Кубарем лечу с лестницы. И вот что нахожу. Одна из моих воспитательниц тащит на руках своего сына Виктора и причитает. Он в забытьи, начинаются судороги.
Внесли ребенка в дом. Положили на стол и принялись растирать. А он сжал зубы, и глаза закатились. Мать причитает над ним: «Витенька, открой глазки!»
Позвонила шефам в расположенный по соседству леспромхоз, разбудила директора. Пообещал прислать подводу. Ждем. Продолжаю растирать тельце ребенка. Рядом мать кричит, как настоящая сумасшедшая. Пришлось даже прикрикнуть: «Тише вы!»