Воспоминаниям блокадников о сборе вещей присущи особая теплота и человечность.
«…Помню, как пришли врачи из 31-й поликлиники, принесли очень искусно сшитые рукавички. Среди пришедших была и Мария Сергеевна Сергеева… Помню, как она радовалась тогда, что их рукавички понравились», – сообщала в своих записках И. В. Мансветова[448]. «За вечер связала неизвестному воину варежки, думаю, становится холодно, надо обогреть скорее бойцов и командиров», – записывала в дневнике 18 октября 1941 г. А. Боровикова[449]. Особенно трогательны рассказы людей, устраивавших на предприятиях детские дома: о том, как готовились к встрече сирот, как шили им «распашонки» в свободное время, как их везли, замерзших, в машинах – прижав к себе.
Было бы, конечно, неверным утверждать, что этот благородный порыв являлся всеобщим и безоговорочным. Не все могли помочь – из-за нищеты, недостатка времени, которое уходило на поиски пропитания, из-за истощенности и болезней. «Вопреки газетному энтузиазму, так трудно привлечь людей на это дело. Все отпихиваются и укрываются за своими делами. Приходится рассовывать отдельные задания по рукам», – жаловалась И. Д. Зеленская[450]. Но обратим внимание, что это было написано 7 декабря 1941 г. – тогда и началось «смертное время».
Особо следует сказать о посещениях «шефами» войсковых подразделений[451]. Конечно, здесь многое организовывалось «сверху» (и не могло быть иначе) и даже давались инструкции в райкоме партии, как вести себя в действующей армии[452] – но едва ли кто-то скрупулезно их придерживался. Человеческое, столь эмоционально проявлявшееся в таких встречах, ломало любые наставления с их «казенным» языком и заранее заготовленными сценариями. Милосердие блокадников, которые сами нуждались, но находили в себе силы собрать хоть какие-то средства на подарки и милосердие встречавших их бойцов и командиров, которые понимали, что их гости истощены и стремились их подкормить – вряд ли это можно счесть имитацией, предпринятой только по указке «ответственных работников», озабоченных демонстрацией патриотических настроений. «Один из бойцов постриг меня… Вечером мы устроили баню, мылись горячей водой», – отмечала в дневнике руководитель шефской делегации из артели «Красный футлярщик» А. П. Загорская[453].
В описании А. Н. Боровиковой посещение фронта в начале ноября 1941 г. представляется и вовсе каким-то праздничным действом. Кажется даже, что она, давно отвыкшая от добрых слов, находится в состоянии некоей эйфории. Звучали на митингах и призывы к солдатам, и выступления шефов, но читая строки А. Н. Боровиковой, видишь, что все-таки главным для нее здесь было другое. Ее радостно встретили, оказывали всяческие знаки внимания, заботились о ней, приглашали от одного стола к другому, рассказывали разные истории и кормили, кормили необычайно сытно – с каким чувством позднее, в голодные, тоскливые дни, она вспоминала об этом[454].
10
Конечно, нельзя представлять отношения блокадников и военнослужащих подшефных частей как идиллию: бывало всякое. Где-то невнимательно отнеслись к «шефам», где-то их не покормили, постарались быстрее выпроводить – все это отмечалось с обидой, даже если имелись оправдания. Директор ГИПХ П. П. Трофимов вспоминал, как по указанию райкома партии в одну из воинских частей направили бригаду рабочих (в их числе были и девушки) для того, чтобы они «уговорили красноармейцев не бросать поле боя». Поездка оказалась неудачной: «…Рассказали, что кругом царила такая паника, что нельзя было найти человека, который мог бы организовать эту беседу, и пришлось говорить не с бойцами, а с отдельными командирами»[455]. Такие случаи являлись редкими, обычно заботились, чтобы у «шефов» остались наилучшие впечатления – но все предусмотреть было невозможно.
Не столь легко удавалось и поддерживать переписку между блокадниками и бойцами на фронте[456]. Начиналась она нередко по инициативе парткомов и общественных организаций – стихийным этот порыв назвать трудно. «…Нас вызовут, девчонок: „Пишите письмо на фронт вот такому бойцу, там бей врага, мы защитим город, мы вам поможем"», – рассказывала М. В. Васильева[457]. Она получила ответ – незнакомый ей боец просил прислать варежки, шерстяные носки и шарф. «А где я возьму, у меня нет ничего» – переписку пришлось прекратить…[458] Ее подруге тоже прислал ответное письмо красноармеец. Он лечился в городской больнице и просил его навестить. Идти одна она побоялась, взяла с собой М. В. Васильеву. «Нам сказали: „Вы хоть возьмите чего-нибудь“. А чего мы возьмем? Давайте, мы снесем папирос или чего». В больнице теснота и давка, девушки в испуге пятятся назад, медсестра с упреками удерживает их. «Подходим. „Здравствуйте“. – „Здравствуйте“. – „Вот мы вам папиросы принесли“. Он: „Спасибо“».
448
Как отмечала в своих записках Н. В. Мансветова (депутат Совета, руководившая сбором вещей), «люди несли все, что у них было. Отдавали хорошие, дорогие вещи: валенки, варежки, теплое белье, шапки, носки, фуфайки, несли и просто шерсть»
449
450
451
В сентябре 1941 г. в составе рабочих делегатов фронтовые соединения посетило свыше 900 человек (Справка отдела агитации и пропаганды горкома ВКП(б) секретарю горкома ВКП(б) А. И. Маханову // 900 героических дней. С. 109). В «смертное время», возможно, их число уменьшилось.
452
453
454
См. записи в дневнике А. Н. Боровиковой: «Посмотрела я на себя в зеркало… остались кости да сморщенная кожа. Хоть бы к Новому году послали опять на фронт к бойцам с подарками.» (Запись 14 декабря 1941 г.); «Совсем истощала. Так жрать хочу, что не знаю… Единственное утешение – как будто поеду на фронт. Тогда может быть маленько оживу» (Запись 23 февраля 1942 г.: Там же. Л. 89, 93). Едва ли эти записи являлись исключением. Так, в дневниках артистов Ф. А. Грязнова и А. А. Грязнова, дававших концерты в подшефных воинских частях, неизменно подчеркивалась надежда на то, что их здесь покормят (См.:
456
О переписке см.: Стенограмма сообщения Малярова Г. А.: НИА СПБИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 83. Л. 20; Стенограмма сообщения Виноградовой З. В.: Там же. Д. 24. Л. 9.