В е т р и н. Вот так и мы с матерью под зонтиком прижимались друг к другу. Дождь лил третий день, но идти было надо. Двери школы днем закрыты, в деревне, не помню уж, как она называлась, ни души. Поезд пришел в два часа. Можно понять, почему мать взяла меня с собой, — ведь дети, как водится, вызывают сочувствие: мне же было восемь лет. Школьный сторож сказал: «Если, господин учитель не захочет открыть, в дом вам не попасть!» Господин учитель стоял за окном на втором этаже, а мы с мамой под зонтиком на дороге. Тогда все дороги были немощеные и грязи было по колено. Верно?
О т е ц. Верно! И господин учитель недвусмысленно вам сказал — и сегодня сказал бы то же самое: у него нет денег для спасения несусветного мота!
В е т р и н (очевидно, изображая мать под зонтиком). «Но, Миле, я не ради него прошу! Ради ребенка, разве ты не видишь?! Я знаю, у тебя есть и у Эммы есть, как-никак Эмма мне сестра. Где Эмма? Эмма! Эмма!» (Перестает подражать матери.) Действительно, а где была в это время тетя?
М и р а (неожиданно вступает в разговор). Мы с матерью были заперты в спальне на противоположной стороне дома.
В е т р и н. À propos[18], так как же называлась та деревня?
М и р а. Лазно. Теперь мне многое становится понятным.
О т е ц. Да ничего тебе не понятно! (Ветрину.) Повторяю, я не мог взвалить на себя моральную и материальную ответственность вместо человека, который одну за другой наживал себе неприятности.
В е т р и н. И вы не испытываете угрызений совести, когда говорите такое о моем отце?
О т е ц. Правда всегда глаза колет.
В е т р и н (торопливо). Вы были влюблены в мою мать, а женились на ее сестре, разве не так?
О т е ц. Терпеть не могу фантазеров! Кто вы, собственно говоря, такой? Актер? Рассказики пописываете? «Отвергнутая мольба». «Дитя под дождем»…
В е т р и н. Хорошо! (Закрывает зонтик.) Вы видите, я уже убрал зонтик! (Поворачивается к Мире.) Милая кузина, позвольте познакомить вас с другой историей о «выставлении вон»?
М и р а. Пожалуйста.
В е т р и н. На этот раз было без меня, ситуация еще более щекотливая — война, сами понимаете, — поэтому дядя принял мою мать и выслушал ее.
М и р а. А моей мамы не было в живых…
В е т р и н. Да, тетушка уже умерла. В сорок третьем.
М и р а. Что хотела твоя мама?
В е т р и н. О, как это здорово, что ты называешь меня на «ты»! Как тебя зовут, скажи, пожалуйста?
М и р а. Мира.
В е т р и н. Мира… Она хотела, чтобы он спрятал меня от итальянцев, которые за мной охотились, у него ведь был собственный бункер… Какие у тебя милые глаза!
Отблески молнии, вдалеке раскаты грома. Ветрин и Мира переглядываются.
М и р а (резко оборачиваясь к Отцу). Ты его не спрятал?
З о ф и я (до сих пор молча наблюдавшая за всеми, бросается к дяде и обнимает его, словно желая защитить). Оставьте дядю в покое! Чего вам надо? Я не позволю, чтобы вы его мучили! Вы понятия не имеете, какой это человек! Он самый лучший человек на свете. Я это знаю и…
М и р а (обрывает ее). И завтра у нас торжество, и так далее… Знаем! Ну а мне сейчас все же хочется получить ответ!
О т е ц. Ты его получишь, магистр всех магистров! Да, правда, я не подставлял свою спину вместо какого-то оборванца, о котором и понятия-то не имел, если оставить в стороне цыганскую привычку ссылаться на родственные связи; правда и то, что я не бросал заработанные мною деньги в суму транжиры, потому как доподлинно знал: через месяц он снова запустит свою липкую руку в мой кошелек.
Удары грома слышнее.
(Речь Отца становится патетической, в словах звучит высокомерие.) И вообще, жизнь моя была слишком хрупка и дорога мне, чтобы я мог обременять себя чужими судьбами! Мне слишком тяжело достались собственные дети; мне всегда казалось, что я тонкая скорлупка, сосуд, хранящий великую идею… (Воздевает глаза кверху.)
Зофия не выпускает его из объятий.
В е т р и н (близко подходя к Мире). И построили этот миленький домик?
О т е ц. Да!
В е т р и н. Несмотря на все происходящее?..
О т е ц. Несмотря на все, что мне мешало!
В е т р и н. Своя рубашка ближе… так, что ли?
О т е ц. Именно так!
М и р а (ехидно смеется). Ох, папочка! Ох, наш папочка!