Подняв свой фонарь, горевший очень тускло, Фортунато безуспешно вглядывался в глубину ниши. Ослабевший свет не позволял нам увидеть ее.
– Подвигайтесь, – сказал я, – амонтильядо тут. Что же касается Лючези…
– Это невежда! – прервал мой друг, выступив вперед и идя в нишу, в то время, когда я следовал по его пятам.
В одну минуту он достиг конца ее и, наткнувшись на стену, остановился, нелепо изумленный. В одно мгновенье я приковал его к граниту. В боковой стене ниши были вделаны две железные скобы, на расстоянии двух футов одна от другой – в горизонтальном направлении. К одной была привешена короткая цепь, к другой – висячий замок. Забросить цепь вокруг его тела, прикрепить свободный ее конец к скобке и запереть его – было делом минуты. Он слишком удивился, для того, чтобы сопротивляться. Я вынул ключ из замка и отступил на несколько шагов из ниши.
– Дотроньтесь рукой до стены, – сказал я, – вы не можете не чувствовать селитры. Несомненно, здесь очень сыро. Позвольте мне еще раз умолять вас уйти отсюда. Нет? В таком случае, мне положительно необходимо оставить вас. Но прежде я окажу вам те маленькие услуги, какие в моей власти.
– Амонтильядо! – вскричал мой друг, не пришедший в себя от удивления.
– Это верно, – отвечал я, – амонтильядо.
Произнеся эти слова, я принялся за кучу костей, лежавшую в виде вала на середине катакомбы. Я отбрасывал кости в сторону и скоро открыл под ними порядочное количество песчаниковых камней и жидкую известку. С этими материалами и с помощью моей каменщичьей лопатки я начал, как следует, замуровывать вход в нишу.
Едва я выклал первый ряд камней, как увидел, что опьянение Фортунато почти совсем исчезло.
Первым признаком этого был глухой крик, стон, исходивший из глубины ниши. Это не был крик пьяного человека. Потом наступило длинное и упорное молчание. я положил второй ряд камней, потом третий, потом четвертый; и тогда я услышал бешеные подергиванья цепи. Шум продолжался несколько минут, в продолжение которых, чтоб насладиться им вволю, я прервал свою работу и присел на кости. Наконец, когда шум утих, я снова взялся за дело и без помехи вывел пятый, шестой и седьмой ряды. Теперь стенка была вышиной мне по грудь. Я опять приостановился и, подняв фонарь над стеной, осветил слабыми его лучами запертого человека. Ряд громких криков, болезненных криков, вдруг вырвался из груди прикованной фигуры и, так сказать, с силой отбросил меня назад. В продолжение секунды я колебался – я дрожал. Я вынул шпагу и начал совать ее в нишу. Но минуты размышления было довольно, чтобы успокоить меня. Я положил руку на массивную стенку, выведенную мной, и ободрился. Я приблизился к стенке. Я отвечал на завывания моего молодца; я им составил эхо и аккомпанемент, – я превзошел их в силе и пронзительности. Вот как я сделал – и крикун замолчал.
Была уже полночь, и моя работа приходила к концу. Я положил восьмой, девятый и десятый ряды. Я кончил часть одиннадцатого и последнего; оставалось положить последний камень. Я его поднял с усилием; я его положил почти, как следует. Но тогда из ниши послышался сдавленный смех, заставивший встать дыбом волосы на голове моей. За этим смехом следовал печальный голос, который я с трудом признал за голос благородного Фортунато. Он говорил: – Ха! ха! ха! – хе, хе! Очень хорошая штука, в самом деле! – Отличный фарс! От всего сердца будем мы смеяться во дворце – хе! хе! с нашего-то вина! хе, хе, хе!
– С амонтильядо! – сказал я.
– Хе! хе! – хе! хе, – да, с амонтильядо. Но не поздно ли уже? Не будут ли нас ждать во дворце? Синьора Фортунато и другие? Уйдем отсюда.
– Да, – сказал я, – уйдем отсюда!
– Во имя Бога, Монтрезор!
– Да, – сказал я, – во имя Бога!
Но на эти слова не было ответа; напрасно я прислушивался. Меня взяло нетерпение. Я громко позвал:
– Фортунато!
Нет ответа. Я позвал снова:
– Фортунато!
Ничего. Я просунул фонарь сквозь остававшееся отверстие и бросил его внутрь ниши. В ответ я услышал лишь звон колокольчиков. Я почувствовал себя дурно, без сомнения – вследствие сырости катакомб. Я поспешил окончить работу. Я сделал усилие и приладил последний камень; я его покрыл известкой. К новой стене я прислонил старую насыпь из костей. Прошло полвека, и ни один смертный их не тронул. In расе requiescat![2]