Увы, нынешние обычаи предлагают нечто среднее – зато безо всякого выбора. Считай, мужское седло наоборот – две луки, одно стремя. Зато нарядно! Никаких «платьев для верховой езды», ради ловли женихов принято надевать лучшие наряды. Значит, и каркас.
Что делает жесткий треугольный вертугаден с платьем дамы, взгромоздившейся в седло? Верно, перекособочивает. А ножки показывать неприлично! Приходится пристегивать к подолу дополнительное полотнище с той же, что у платья, расцветкой и отделкой. И чувствует себя благородная девица разом парусным кораблем и его экипажем. Кораблем – потому, что с парусами. У галеонов тоже есть такой парус, что не выше, а ниже палубы. Ставят его на рее поперек бушприта, называется блинд. Экипажем потому, что мороки с пристежкой куда больше, чем морякам с блиндом. Отстегивай, пристегивай и ухитряйся это делать изящно! Кавалеры смотрят, лучшие в городе.
Вот и хочется Руфине кого-нибудь поскорее подстрелить. Лучше – не кролика.
Ее взгляд ищет знакомых. Вот отец – пока не расчехлял оружия, да ему и не до скачек. Едет шагом рядом с графом Барахасом, о чем-то тихонько беседует. То ли о городских заботах, то ли о старых делах – у графа на плаще алеет меч Сант-Яго, отец сверкает цепью о двадцати восьми звеньях – и подвешенной к ним овечьей фигуркой. Два героя! Увидь подобных «пришедший в разум» дон Алонсо Кихана на смертном одре – дон Кихот восстал бы вновь…
Перуанец дорвался до общества какого-то типа в огромном воротнике-фрезе, на который, верно, ушла половина контрабандного голландского полотна. И дон де Рибера там же! Дела у него, видите ли. А у девушек с некрасивой челюстью, видимо, нет и быть не может иных занятий, кроме как опекать подруг?
Когда-то Руфина гадала, от кого у ее семейства такая награда. Печать. Знак породы. То ли древняя, от последних вестготов, что удержали мавров близ ущелья Ковадонги. То ли старинная, от воинов Джона Гонта. Подумать только, англичане являлись в королевства сии не врагами, но друзьями, союзниками и родственниками! Точно не скажешь, настолько далеко отец с матерью родословные не помнят. А бумаги горят во время мавританских набегов, даже золоченые дворянские грамоты. Что ж, она привыкла гордиться лицом северянки и в ответ на оценивающие взгляды ярких южанок и точеных кастилиек задирать повыше длинный нос.
У Руфины тоже дела! Но приходится ждать, пока на пост к девице на выданье вернется брат или жених.
Увы, первым оказался брат. Сияющий, как полуденное светило.
– Знаете, с кем меня познакомил Гаспар? С генеральным интендантом армады береговой охраны! Впрочем, он совсем не весел – у них много хлопот, придется потесниться. Скоро приходит отозванная из Индий armada de Barlovento[17]. Ей понадобятся причалы и доки. На месяцок. Потом – в Ла-Корунью.
«А потом – в огонь, – закончила Руфина про себя. – А суперинтендант твой их обворует перед смертью. Самое же странное – то, что их вообще отозвали! Два галеона, полдюжины кораблей поменьше. Что они сделают?»
Увидев, как дама нахмурилась, дон де Рибера постарался принять воинственный вид. Защитник!
– Да, некоторое время город будет наводнен неотесанной солдатней из колоний, приличным женщинам из домов лучше бы и не выходить иначе, чем в сопровождении человека с твердой рукой! Твой отец, конечно, сделает все возможное, но…
– Но?
– Но он уже совершил ошибку, назначив в порт алькальдом поэта! Да еще Гонгориной школы. Этот кабан, мало того, что стихи пишет не испанским языком, а на полулатинской непонятчине, так и в порту оттоптал ноги многим приличным людям.
– Эта «непонятчина», вообще-то, и есть литературный испанский, – заметила Руфина.
– Да ты хоть слышала его стихи? Он же пока не печатался. Только в Академии зачитывает. И студентам своим.
– Слышала. Те, в которых он страдает от любви к монашке. Вот ведь не повезло человеку!
– Не повезло. Любить он, кажется, не способен в принципе. Только шляться по заведениям, кои я и упоминать не хочу! А в стихах упражняется на избранную тему.
Руфина вздохнула. Молодой человек кое-что понимает в стихах. К сожалению, выбрал не ту сторону поэтического сообщества!
– Значит, ему просто не попалась такая, что растопила бы в ученом сердце лед наук, – заметила Ана. – Интересно, что бы тогда написал сухарь академик?