В зачине былины сказано, что Вольга сызмальства жаждал «премудрости» и хотел научиться оборачиваться в разных зверей и птиц, однако далее в тексте этот мотив никакого развития не получает. То есть Вольга – как будто оборотень, подобный Волху, но свои чудесные умения он никак не проявляет.
Вольга и Олег Вещий
Если Волха норовят отождествить с Всеславом Полоцким, то Вольге находят «прототип» в исторической фигуре князя Олега Вещего. Ссылаются на то, что в русских летописях Олег зовется Вольгой, что прозвание Вещий – «ведающий» – намекает на обладание той «премудростью», к которой стремился и Вольга, и что, если признать единство Волха и Вольги, в походе на «Индею богатую» мог отразиться поход Олега на Царьград; еще один довод, который выглядит откровенной натяжкой, гласит, что Вольга-Волх родился от змеи, а Олег погиб от укуса змеи, поэтому Вольга и Олег – одно и то же лицо.
По поводу имени Олег предположение о том, что оно происходит от формы «Вольга» (а не от скандинавского имени Хельги), кажется вполне правдоподобным, но вот все прочие доводы едва ли выдерживают критику. Но хотя основания для сопоставления довольно шаткие, его сторонники по сей день решительно утверждают, что Вольга – это Олег Вещий, во многом «вымаранный» своими политическими противниками (как язычник) из летописной истории Руси, но воспетый в фольклоре, а значит, оставшийся в народной памяти.
Вторая былина о Волхе-Вольге рассказывает не столько о княжиче-кудеснике – потому в некоторых вариантах вместо Вольги действует некий Иванушка, происходит как бы «подстановка» имени второстепенного героя, – сколько о его сопернике, «крестьянском богатыре» Микуле Селяниновиче, фигуре не менее загадочной и архаической, чем сам Волх.
Микула Селянинович, богатырь-пахарь
В середине XIX столетия среди образованных слоев российского общества сделалось модным увлечение славянофильством, а позднее – народничеством. Эти увлечения самым прискорбным образом сказались на трактовке былины «Вольга и Микула» и на восприятии образа Микулы Селяниновича: в этом богатыре-пахаре стали видеть олицетворение русского крестьянства, «плоть от плоти народной», а встречу Микулы с княжичем Вольгой толковали как торжество общественно полезного труда – в данном случае крестьянского – над праздностью знати. В советское время и подавно былинную встречу двух богатырей преподносили как воспевание «трудового крестьянства» и даже как сатиру на княжескую власть. Между тем образ Микулы в былинах куда богаче по своему содержанию.
Этому богатырю посвящено две сохранившихся былины: «Вольга и Микула» и «Святогор и Микула», или «Рассказ о женитьбе Святогора» [3]. В зачинах обеих былин подчеркивается особая черта Микулы – его никак нельзя нагнать, хотя кажется, что он совсем рядом. Вольга с дружиной слышит, как пахарь пашет землю «и посвистывает», а его соха «поскрипывает», но, как ни гонит коня, нагоняет неведомого земледельца только на третий день. Святогор замечает впереди прохожего и «припускает доброго коня», чтобы того нагнать, но напрасно: «поедет во всю рысь, а прохожий идет впереди; уступом пойдет, а прохожий все посередь». Эта недосягаемость Микулы – Святогор догоняет его, лишь окликнув и попросив остановиться – сразу заставляет заподозрить в нем непростого персонажа, вряд ли схожего с обычным крестьянином.
Сказители Русского Севера, передавая историю о встрече богатыря-пахаря с Вольгой, не скупились на цветистые эпитеты, когда описывали облик Микулы:
Исследователи установили, что значительная часть этого описания перекликается с описанием внешности щеголя Чурилы Пленковича из одноименной былины, однако тот факт, что самого пахаря и орудие его труда сказители считали нужным «обряжать» столь богато, если не сказать – роскошно, тоже свидетельствует о почтении, которым пользовался образ Микулы. Разумеется, можно, как поступал В. Я. Пропп, усматривать в этом почтении «любовь и уважение народа» к «величию крестьянского труда», но все же думается, что такой богатый наряд пахаря объясняется несколько иначе.