— Нет, далеко-далеко от Москвы. В Томске.
— Томск? Это в Сибири? Покажите по карте, пожалуйста.
— Если хотите. В красном уголке есть карта.
По дороге Евгения Аполлоновна спросила:
— Вы уже сидели в тюрьме, Антонио?
— Уже сидел,—усмехнулся Грамши.—В Турине. Три года тому назад. Только совсем недолго.
— Страшно в тюрьме? В детстве я спрашивала папу: он в семидесятых годах сидел в Петербурге. Папа пожимал плечами и отвечал: не страшно, а сыро и грязно.
— Я тоже пожму плечами и отвечу: жарко, нестерпимо жарко и грязно. Ночью нельзя спать из-за жары. И мириады насекомых.
— Жара еще хуже, чем сырость.
— Как мудро утверждали средневековые схоласты: de gustibus non est disputandum[6]. Оставим это.
Евгения Аполлоновна пристально взглянула на Грамши.
— Последнее время вы возбуждены, Антонио. Я знаю, в Италии все так сложно. Что, Муссолини очень плохой человек?.. Не улыбайтесь. Вопрос звучит наивно, да?
— Для политика, пожалуй, наивно. Что вам сказать? Он опытный оратор, ловкий журналист, вообще человек, отнюдь не лишенный способностей. Но все меркнет перед честолюбием и беспринципностью. В сочетании с энергией эти качества делают его человеком, опасным для общества. Но хватит о Муссолини, тем более мы пришли... Какое звонкое название у вашего города: Томск!
В красном уголке висела старая географическая карта Российской империи с многоцветными пятнами губерний.
Евгения Аполлоновна провела по карте пальцем. Палец пересек европейскую территорию России, часть Сибири и уперся в черный кружочек.
— Вот.
Проследив за долгим путем пальца, Грамши с уважением перевел взгляд на Евгению Аполлоновну.
— Вы молодец, Женя.
— Чем же я молодец? — засмеялась Евгения Аполлоновна.— Родилась и все. В большой семье. Да и какая я сибирячка. Болею без конца.
— Вы поправитесь, скоро поправитесь. У вас уже совсем здоровью глаза. Будь я врачом, прежде всего смотрел бы пациенту в глаза. Пульс и прочее — потом. Ваши братья и сестры тоже родились в Сибири?
— Нет, только я. Надя родилась в Царском Селе под Петербургом, Таня — в Самаре на Волге, потом я — в Томске, Ася — в Царском Селе, а Юля и Витя в Женеве,
— Юля и Витя — мальчики?
Евгения Аполлоновна засмеялась.
— Витя — да. А Юля вовсе даже не мальчик, а, представьте себе, очень милая девушка. Я вас познакомлю. Может быть, даже завтра.
...Он шел по дорожке санаторного парка. В удивительно многоцветном уборе стояли клены. Надо спросить у Жени, почему осенью у подмосковных кленов листья бывают стольких цветов и оттенков. Зеленого, желтого, красного и какого-то очень солнечного золотисто-оранжевого?
Навстречу шли, оживленно беседуя, две девушки. Еще издали в одной из девушек он узнал Женю и хотел свернуть, чтобы не мешать их беседе, но Женя его заметила и, ускорив шаг, приветливо помахала рукой.
— Подождите, Антонио... Познакомьтесь. Моя сестра Юлия... Товарищ из Италии Антонио Грамши.
— Говорит ли ваша сестра по-итальянски? — спросил Грамши.
— Спросите у нее сами,— засмеялась Женя.— Не беспокойтесь, поймет. Между прочим, Юля окончила в Риме музыкальный лицей.
Грамши вопросительно посмотрел на младшую Шухт. Юлия Аполлоновна молча кивнула.
— Мы пойдем ко мне в комнату,— сказала Евгения Аполлоновна.— Милости просим, Антонио. Будем рады,
Грамши сказал, что зайдет чуть позднее, и... не зашел, хотя ему очень хотелось зайти.
Он прогуливался по аллее, пока снова из-за деревьев не показались две девичьи фигуры. Взявшись за руки, сестры шли к выходу. «Наверное в детстве старшая Женя не раз водила гулять маленькую Юлю,— подумал Грамши,— в ее отношении к сестре есть что-то материнское».
— Что не зашли? — укоризненно спросила Евгения Аполлоновна.— А сейчас Юля торопится.
Юлия Аполлоновна действительно очень спешила, она протянула Грамши руку, сказала, что ей было приятно познакомиться, и пошла. Евгения Аполлоновна проводила сестру до ворот и вернулась. Назад она шла медленной, неуверенной походкой.
— Устали, Женя?
— Не хотят ноги ходить — сил моих нет! — по-русски вырвалось у Евгении Аполлоновны.
Не дословно, но Грамши понял:
— Больно?
— Больно. Бодрилась при Юльке.
— И отлично.
— Что отлично? Что не могу ходить, как нормальные люди?
— Не злитесь, Женя. Вы отлично знаете, что я хотел сказать. Вы сумели преодолеть слабость, вам было боль* но, но никто этого не заметил. Вы волевой человек, Женя, и скоро забудете обо всех своих болезнях. А сейчас, если разрешите, я возьму вас под руку... Какое удивительное лицо у вашей сестры,— сказал Грамши задумчиво, когда они уже подходили к санаторию.